Армейские байки - [46]

Означенная процедура обещалась мне на тот случай, если я буду выполнять распоряжения офицеров работать с секретными документами. Я с ними, разумеется, иногда работал. Один из них произвел на меня совершенно неизгладимое впечатление: в нем секретилось количество коммунистов в нашей части. Остальные были ненамного лучше. Я пообещал, что «ни за что» и «никогда», чем бы мне ни угрожали за это офицеры, дождался, когда он уйдет, закончил работу и пошел в казарму, все еще раздумывая о той процедуре, которую мне обещали в случае неповиновения. Впрочем, тогда мне было не до смеха.

Очень скоро я увидел, что его панически боятся абсолютно все.

Заходя в штаб, я по первому человеку, встретившемуся в коридоре, мог безошибочно сказать, здесь майор Шухер или нет. Впрочем, я также очень скоро узнал, что за спиной у этого любителя скалить зубы все делали что хотели. Любимым развлечением Шухера, как мне рассказал неплохой мужик капитан Ефремов, было подкараулить момент, когда кто-то из штабных офицеров выйдет из своего кабинета, залететь туда орлом и слямзить со стола какой-нибудь документ с грифом «секретно», а потом часами измываться над несчастным мужиком, который чувствовал, что его вот-вот разлучат с его гениталиями. После нескольких часов таких пыток Шухер обычно отдавал листок и уходил из штаба с чувством выполненного долга. Его жертву потом приводили в чувство всем штабом.

* * *

Примерно тогда же я познакомился и с еще одной колоритной личностью.

Как-то, когда я корпел над очередным заданием или какой-нибудь нужной политотдельской бумагой, в комнату, где я трудился, неожиданно вошла ЖЕНЩИНА. О, как она была прекрасна! Она обратилась ко мне на «вы», отчего я мгновенно ощутил себя Печориным, а ее княжной Мэри, и попросила какую-то книгу, из тех, что валялись у меня на столе. Весь дрожа от трехмесячного воздержания, я протянул ее ей и продолжил что-то писать. Я не помню, что это было, но я помню очертания букв. Было такое ощущение, что у написавшего их болезнь Паркинсона.

До армии у меня было совсем немного женщин, но все были на редкость красивы. Когда я немного очухался, мне захотелось выть белугой от того, что эта тридцатипятилетняя крашеная блондинка с достаточно заурядной внешностью довела меня до такого состояния.

В ту же ночь мне приснился один из самых красивых эротических снов в моей жизни. Я был римским императором и в тоге возлежал на низкой кушетке в огромном зале с коринфскими колоннами, а вокруг меня под музыку извивались три танцовщицы, в красном, желтом и серебристо-голубом платьях – очень коротких и к тому же постоянно раскрывавшихся в такт их движениям. Под ними, разумеется, ничего не было. Я царственно и спокойно ждал, пока мои рабыни закончат эту томительно-сладостную прелюдию и, скинув ставшие ненужными одеяния, придут ко мне. Ну а я уж вознагражу их всех! ВСЕХ!! ВСЕХ!!!

О пробуждении лучше не вспоминать. Проснулся я от слоновьего храпа Кости Мешкова, здоровенного малого, чемпиона части по гирям, который не умещался на своей кровати, отчего постоянно пытался залезть на мою. Вот и сейчас он нарушил мою границу и храпанул мне прямо в ухо. Я с ненавистью его разбудил и потребовал восстановить статус-кво. Костя, проснувшийся только наполовину, смущенно вернулся восвояси, а мне стоило большого труда не зареветь, как марал.

Все было и так плохо, а у нас к тому же накануне на ужин был бигос. Вообще-то это вкусная штука, капуста с мясом, но в нашем бигосе мяса отродясь не было, а капуста… Ну, скажем так, бывает и посвежее, так что атмосфера в спалке стояла соответствующая. В общем, лежал я на спине, смотрел на решетку верхнего яруса нар, вдыхал отработанный бигос, и одинокая горючая слеза выкатилась из моего левого глаза.

* * *

Особу, так поразившую мое воображение, звали прапорщица Соколинская. Ее настоящая фамилия была не менее звучной и очень похожа на ту, что я ей присвоил. Работала она в строевой части, была разведена и довольно истерична. В зависимости от настроения она могла весьма убедительно изображать светскую даму, как это случилось со мной, а могла ни с того ни с сего наорать на любого из заместителей командира части. Почему-то ей это сходило с рук. Более того, офицеры ее боялись, не любили и за глаза называли «мочалкой».

Очень скоро я узнал и одну из причин как страха, так и нелюбви к ней. К моменту моего появления в штабе она проработала там уже где-то год-полтора и, следовательно, прошла две или три проверки. Если кто не знает, проверка – это обязательная вздрючка для всех военнослужащих, через которую они проходят каждые полгода. Ничто так не сокращает жизнь и не уменьшает потенцию офицера, как проверка. Мне даже кажется, что, в конечном счете, она сказывается и на умственных способностях нашего комсостава. Так вот, в первую проверку Соколинскую повезли на стрельбище, так как прапорщикам, независимо от пола, тоже положено сдавать проверку и в том числе стрелять.

То, что там произошло, я знаю со слов старшего лейтенанта Стешенко.

Соколинская была в приподнятом настроении от обилия молодых коней-офицеров, которые ехали с ней в одном автобусе, очень нервничала и требовала снова и снова объяснить ей, как стрелять из пистолета. Сначала ей объясняли всерьез, но, наконец, с чисто офицерской проницательностью разглядев минут через сорок за ее бестолковыми вопросами тяжеловесное кокетство, стали слегка раздражаться, хотя и не очень. Все-таки она была женщиной, довольно красивой, и к тому же ее бюст был единственным достойным зрелищем в этом автобусе.