Аркашка-подлец - [5]

"Аркадий, не при как танк. Спокойно надо, тихо", — шептал Игорек, потому что Аркашка хотел брать быка за рога.

Во-первых, он просто не представлял, что могут быть такие вот западногерманские дуры, что-то там говорящие о партиях, политике, справедливости, победе левых и вообще всю прочую чушь, а сама в джинсах и "Сейке". Курит только "Мальборо". Он хотел ей быстро всю советскую ситуацию объяснить, уверенный, что это же как дважды два четыре. Жить не дают, Сталин — сука, вообще ГУЛАГ, хоть сам Аркашка и неплохо жил. Игорек тоже, да и все знакомые… Но эта дура фээргэшная плела всякую околесицу, про ту же группу Баадера. Они озверели там, их надо посадить на советский режим…

— Оркады, ты не мог бы кончай там два университет. Это дорого невероятно.

— Я окончил школу с золотой медалью. Там же тоже есть какие-то исключения для отличников.

— Ты не бывай там отличник! Ваши знаний тут очень поверхно…стные, да? Я знай девочка из Одесса, она кончай там университет, немецкий язык и литература — она очень плохой говорит на немецкий язык. Хуже мой русский. То есть без ошибок, но очень не немецкий, а совейский. Но вы очень много не видите. Вы неправильно интерпретировай революция.

— Я очень хорошо все вижу. Даю пример. Я с моей хоть и сраной, но золотой медалью, двумя дипломами не могу купить джинсы, не могу купить машину, не могу купить IBM!

— Оркады! Ты с ума сошел! Купить не значит быть! В вашей стране не пользуют IBM!

Игорек старался перевести тему разговора на нейтральную. Искусство. Ведь Маргот интересуют советские художники? О, они знают много-много советских, запрещенных. Целкова, Кука, того самого, на дачном домике у которого петушок. Игорь, в отличие от Аркашки, мог даже пофилософствовать на тему Сталина и ГУЛАГа. Аркадий от этого зверел. Он хватал том Солженицына — и просто хотел огреть им по голове и Игоря, и Маргот.

— Такие честные дураки, Аркашка, все портят. Разве так можно? История не состоит только из ГУЛАГа и Скотского Хутора. В самом-то деле! Вспомни свою золотую юность, еб ее мать! И свои слезы по отцу родному Сталину!

— А что, Оркады, ты бы хотел видеть в СССР?

— Американскую систему.

— О? Почему? Оттого что доллар выше всего на биржа, это не значай, что человек, им обладающий, лучшей. То есть не должно означать… Что вы делай в шестьдесят восем год? Могла быть всемирный революций! А вы…

В шестьдесят восьмом году Аркашка учился играть на саксе. Все были помешаны на джазе. И был уже оркестр Лундстрема. Кто-то выходил на Красную площадь в Москве. Но это было в Москве…

Танечка была чемпионкой Европы по фигурному катанию. Ее готовили на чемпионат мира. А Аркашка уже готовил себя — пусть и мысленно, тайно — в ее мужья. Ничего не получилось. Ему неприятно было в этом признаться, но, видимо, из-за его полуеврейства. Папаша Танечки был замдиректора московского ЗИЛа, русский дядька. Он любил Аркашку! Но, видимо, представить своих потомков полуевреями не мог…

Вообще, не совсем понятно, что там получилось. И на чемпионат она не поехала, и с Аркашкой рассталась. Он потом приезжал, вообще часто ездил, на дачу к ее родителям. На Волге, в смысле на реке, дом. У Аркашки уже был "сааб". И папашка Тани относился к Аркашке прямо как к родственнику. Всегда рядом за столом усаживал. Аркашка разливал по малюсеньким рюмочкам ледяную тягучую водку. Смешные такие крохотные рюмочки у них были. Старинные, из цветного стекла. Зыкина со своим кавалером, а может, это муж ее был, неизвестно, блондинистый такой, волосы слегка вились, в кожанке — такая веселая сидела, прямо и не Зыкина. И горба не видно было. То есть у нее не было горба, но шеи тоже не очень много было, так что создавалось впечатление, что у нее что-то на холке растет. Какую-то она песенку пела под эти рюмочки, про кузнечика или сверчка, черт его знает, что-то такое же маленькое, как и рюмочки. Запрокидывала, там на глоток даже не было, и напевала. И сапфиры в ушах поблескивали. Ну, эти серьги, которые все важные советские дамы носили, бляди тоже. Овальные, под старинные, что ли, а вокруг бриллианты. Такое же кольцо.

Странно, что самая, считай, почетная артистка — и в таких серьгах, ничего оригинального. Что она, не могла себе какие-нибудь заграничные брюллики достать? Аркашка считал, что такие люди должны были бы как-то отличаться. А она и одета была нормально. Хорошо она была одета, но ничего особенного. И вела себя нормально. Может, потому что у друзей в доме… Но Танечка, она тоже, надо сказать, не отличалась сверхособенностью. На катке только. Аркашка видел ее по телевизору… Она, слава Богу, не носила ужасных штанищ. Рейтузы или спортивные облегающие трико. Аркашка не очень помнил. А Зыкину он сфотографировал уходящей от Танечкиного дома. Они пошли к машине блондинистого, он их окликнул, и Зыкина обернулась, и — профессионал! — улыбка, рука поднята в приветствии, ноги не загогулиной. Очень хорошая фотография получилась, Аркашка ее даже в Рим взял. А может, дело не в профессионализме, а так просто, чего ей было строить из себя ударника у друзей, может, она и не стерва была.

Аркашка жил в двухкомнатной, на Лермонтовской. В старом доме. И квартира старая была. И ему все говорили — особенно бабы зудели — сделай ремонт. Но ему лень было. И вообще — чего для себя делать? Если бы у него семья была. Он бы был хорошим семьянином. Все бы в дом тащил. Парные языки из мага, где у него приятель был директором. Картошку бы даже в магазине не покупал, ездил бы на базу, к Левке Портному. Приносил бы дубленки и бросал бы на кровать — выбирай Танечка… Ну, Танечке, положим, и шубку бы пришлось бросить на кровать. Но Танечка, она сделала "дорожку" — ох, как она перебирала своими ножками, быстрыми и стройными, аж дух захватывало — и, как на льду, оставила острые полосы у Аркашки на душе. И как-то ему все надоело и стало тошно-скушно. И показалось, что ничего у него уже не будет. Здесь не будет.