Наталия Георгиевна Медведева
Смерть Юрского
Есть мальчики… юноши… Короче, глядя на них сразу понимаешь: они из актерства. Только не иа того, когда актерством уже деньги зарабатывают, а когда актерство еще Мечта. В него, актерство, еще мечтают попасть. А поэтому глаза — они открыты широко, распахнуты — все-все видят, замечают, ничего не пропускают, за всем следят. Рот слегка тоже открыт, слегка даже дебильно так — от удивительного восторга перед жизнью. И часто пьян. От того же восторга. Предрасположен к быстрому опьянению.
Таким был Толечка. Только к тому же он был заражен страстью к одному из представителей Мечты. К Юрскому. Толечка играл Юрского. Он разговаривал его голосом. Он делал ртом, как Юрский, будто во рту горячая картофелина, поэтому звук слегка глухой. И это было ужасно: просто несчастье. Потому что Толечка, он эмигрировал. А кто же знает Юрского за пределами Родины? Кошмар, в общем. Если бы он подражал Лоренсу Оливье, если бы он им был заражен… Но Толечке не посчастливилось быть вхожим в закрытые залы просмотров иностранных шедевров, как некоторым мальчикам, и он совсем не знал Оливье. И вообще он любил театр, хоть Оливье прекрасный актер театра — об этом Толечка вообще не знал. „Идите в театр…" — шептала Доронина задыхаясь, и он шел, он бежал, и он сидел в театре днем и ночью. В буквальном смысле ночевал иногда в Одесском Малом, где тетя работала, спрятавшись среди декораций, оставшись один в театре на целую ночь… И он играл графа Нулина. То есть он играл Юрского в роли графа Нулина. Вот кошмар-то! Ему бы играть Джона Траволту! Разучивать танцы с пассажами из „казачка", готовить себя к Голливуду, к „Субботней лихорадке", к 77-му году, делать бедрами приглашающе-зазывающие движения… А он — Пушкина! Кто же знает, что это такое, в Голливуде? А он ехал в Голливуд. С семьей. В Лос-Анджелес вообще-то, но Голливуд там за углом.
Толечка не очень хотел эмигрировать. Но у него был такой слабый характер… Да и не оставаться же ему одному-одинешеньке, если все родственники уже уехали. Только его семья и осталась в Одессе, даже театральная тетя уехала в Израиль. Его родители тоже не были людьми с железной силой воли. Тихие такие люди были, пожилые. Поздно у них Толечка родился. Они заняты были наукой и литературой, театрами и живописью. Одесские интеллигенты. Размеренно и тихо говорящие. Со страстью, но хорошего тона. О Бабеле и Шагале, Мейерхольде и Мандельштаме. Вот такой набор, то есть выбор. Потому что они выбрали, кто им ближе, роднее и дороже. Ну и Пушкин — потому что он вообще начало начал. И не совсем даже русский. Он иногда даже как француз. Совсем французские у него стихи иногда, будто переводы, так что на французский их переводить как-то странно, поэтому и не очень переводили.
— Мадонна! Синьора, позвольте… — сказал Толечка юрским голосом.
Он стоял на лестничной площадке пансиона для эмигрантов. В кромешной темноте. Только свеча его освещала. Снизу. Театр получался. И девушка, которой он сказал это, таким его и запомнила: снизу вверх, юрский голос, может, сам Юрский, темно. Римские электрики бастовали уже третий день.
— Я не Мадонна, я Натали. Давайте помогайте, театр потом будем устраивать.
Эта Натали была тоже из оставленной Родины и тоже немного из Мечты — рот приоткрыт. Но скорее оттого, что семнадцать лет всего. Она помогала размещать новых эмигрантов в пансионе. Уже несколько месяцев жила в Риме и была на эмигрантку не похожа — поэтому Мадонна. Толечка был поражен. К тому же повышенная впечатлительность. Ну и самому — восемнадцать лет. Он уже поступил в Одессе в Театральный…
Конечно, совершенно уверенно можно сказать, что этому мальчику не надо было эмигрировать. У него рот хоть и приоткрыт дебильно, он не Крамаров. Он не комик! Он должен руки заламывать, стоя у края сцены, у самой рампы, ронять длинную челку на глаза, а в глазах — слезы. А кто же ему даст это делать в Голливуде? Там совсем не надо трагедий, тем более внутренних, потому что зритель не придет. Или придет, если ты уже Роберт де Ниро. А как и когда им стать? Сколько лет на это надо положить? Толечке еще только восемнадцать! Значит, до тридцати пяти надо дожить и все время играть, играть, играть… Кого же Толечка сможет играть в Калифорнии? Он совсем не калифорниец. Русских? Но еще не наступил „детант" и все русские — плохие. А значит, и внешне — уроды. А Толечка очень даже симпатичный, не толстый. Худой и печальный.
Последняя его роль была в „Здравствуй — это я!". В театральной студии еще. Вся студия играла, хотя там всего два персонажа. Но студию разделили на
пары, и каждой паре досталось по две сценки-картины. И на занавес вся студия выходила. На премьере так бесновались, что и режиссершу вызвали на бис. Толечка все переживал за свою партнершу Инку. В их сцене она к нему подходит и сзади руки на голову кладет, обнимает его голову и должна сказать: „А глаза-то у тебя… зеленые". Но мизансцена неправильно была сделана. Оттого, что она подходила сзади, получалось, что она его за уши держит. Вот и говорила поэтому все время: „А уши-то у тебя, зеленые!" Ужас. Каждый раз она говорила „уши". А режиссерша не понимала, что надо ее переставить, пусть бы она Толечке в глаза глядела, они у него действительно зеленые. Даже очень. Они еще репетировали „Очарованного странника", и Инна пела романс „Глаза твои зеленые, уста твои обманные…". Толечка не играл главную роль, но знал, что Инна ему поет. У них роман был.
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
