Смерть Юрского - [4]

Однажды он так бродил, и его окрикнули. По-русски. Он оглянулся и видит — Мадонна. Та самая, из Рима в темноте, когда все только начиналось, жизнь начиналась… Только она совсем была уже не римская, и синяки под глазами. Может, тоже курит… Толечка ужасно ей обрадовался и просто подбежал со всех ног к машине, из которой она выходила. А за рулем мужчина грустный.

Получилась заминка — нельзя было здесь машине останавливаться, а она вроде с грустным своим мужчиной проститься хотела, но тут вот Толечка, Как назло. Но она сама его окликнула, узнав, забыв, что совсем ей не нужен сейчас кто-то, кроме ее мужчины. Она на аборт приехала. Мужчина ее привез. И надо последние слова сказать, может, из-за них, из-за слов не пойти аборт делать… Они как раз у здания, где гинекологическое отделение, хотя аборт больше к моргу подходит. Да, но уже 78-й год, уже можно аборты делать, уже пять лет как можно, разрешили. А тут Толечка укуренный… Грустный мужчина уехал на своей неамериканской машине. На советской, можно сказать, — „фиат" у него был. Меньше бензина ест. Надо же, приехал в Америку и купил советскую, считай, машину, а? Но у него уже была американская, в первые полгода жизни в Америке, но быстро все прояснилось — что почем.

— Натали, что же вы здесь делаете? — Толечка действительно был поражен.

Эта девушка, ему казалось, совсем не подходит к Лос-Анджелесу. А Натали на него посмотрела и поняла, что он, конечно, накурился и что этот мальчик из бастующего Рима (потому что он оттуда, там все начиналось, брало свое начало) как старт в Лос-Анджелесе выбрал себе то, что меньше всего сопротивления требует — марихуану.

— А вы все Юрского играете?

— Вы еще помните Юрского? Разве он есть? Это где-то в другой галактике, а?

— Да… Я должна идти. Где вы живете? Дайте мне ваш телефон, что ли? А я вам свой…

Они обменялись телефонами. Натали свой написала на клочке бумажки, подумав, что Толечка его, конечно, потеряет в таком состоянии.

— А вы что, плакали? — спросил вдруг Толечка, потому что эти ее синяки под глазами…

— А-а-а… Чего уж теперь плакать. О'кей, я пошла. Вы как живете вообще?.. Как можно жить в Лос-Анджелесе, Толя? Хотя ко всему привыкаешь. Да? Вы на актинг-классы ходите, да?

Толя засмеялся. Она тоже улыбнулась и пошла, па каблучках — тюк-тюк по бетонной подворотне, — а вообще большинство ходило в сникерз. Тем более нее в машинах.

Через год они снова увиделись. Толечка уже работал, но вот опять сократили, потому что было очень много электронщиков. Потому что это же будущее, электроника, вот все и бросились учить, ну и не хватало мест. Толечка мечтал отхватить какую-нибудь роль в рекламке, хоть малюсенькую самую, хоть мышки в рекламе сыра, один его приятель получил. На полгода денег хватило: за квартиру платить, на актерские классы ходить и пробоваться на телесерии. В „Трое-компания" часто делали набор для новых эпизодов, но у Толечки был акцент, поэтому он мог только русских играть. И еще израильтян, арабов, греков, египтян и на крайний случай мексиканцев, правда, их настоящих было полно.

— Толя, что вы делаете? Приезжайте ко мне в гости, а то мне тошно. Я накурилась и напилась, и никого нет. Все заняты или дома нет. Приезжайте, а?

Толечка взял и поехал. У него друзей почти не было. А эта Натали, она получалась вроде дальнего, давнишнего друга, и очень хорошего как бы. Потому что из Рима, когда все еще было впереди, когда жизнь только начиналась. Так же вот он помнил своих друзей из театральной студии и даже из Дома пионеров, хоть и давно это было.

У Натали дома было пианино, и она сразу села и стала играть и петь песни.

— Я стала певицей, Толя. Ходила на классы вокала в колледже, в консерваторию и еще на частные уроки. Так что я теперь профи. Ха-ха, без диплома, правда… У меня есть приятель, из Риги когда-то, тамошний Том Джонс. Мы собираемся устроить концерты. Вы могли бы тоже участвовать, если хотите.

— По-русски?

— Не знаю. Если только на русских рассчитывать, то получится слишком мало зрителей. Надо что-то интернациональное. Хотя я вот хочу по-русски петь. Старые песни. Почему нет? Какая разница, все равно слов никто не понимает, хоть на каком пой, да и наплевать всем на слова. Главное — спектакль, действие, развлекаловка. Можно, конечно, собрать ностальгирующих старушек…

Они выпили бутылку вина, покурили еще. У Натали была большущая квартира. Она была замужем. Муж ее все время работал. Не то чтобы как вол пахал, но должен был присутствовать на работе. А она не работала. То есть пение не считалось работой. Хоть и деньги платили.

Толечка пошел на репетицию концерта. Там еще участвовал ансамбль танца. Из студии балетной ни Сансет-бульваре. Платная, конечно, студия. Но им тоже хотелось где-то выступать, а не только репетировать и деньги за это платить. Поэтому они с радостью согласились участвовать в концерте. А Толечке дали роль Осени. Да, он должен был выходить и разбрасывать осенние листья. И после этого ансамбль танцевал грустный танец, а потом Натали пела: „Осень, прозрачное утро. Небо как будто в тумане…" Красиво. Толечка должен был набрать где-то осенних листьев. Кленов, конечно, желательно. Но их не было. Да и те, что были, не желтели. И он принес какие-то желтые листья фикуса. Тяжелые, они не разлетались красиво, а падали с сухим звуком. Натали сидела за кулисами и смеялась сквозь слезы. Потом Толечка оповещал о приходе зимы — он разбрасывал белое и серебристое конфетти. Но тоже как-то не очень красиво у него получалось. А бывший рижанин пел: „У леса на опушке жила зима в избушке…" И, как Том Джонс, делал бедрами и пахом. Только он был не очень высокого роста, и получалось немного смешно. Его в Союзе заменили Захаровым, куда более высоким. Еще Натали пела „Я люблю тебя, Россия, дорогая моя Русь!". А Толечка морщился. Но она выбирала песни не столько по смыслу, сколько к голосу. Низкому. И вообще сказала, что очень даже любит эту самую Русь. Ну и эпатировала зрителя. Никто, правда, не убежал с концерта и не бойкотировал, как, например, когда советские артисты выступали в этом же зале, в Эбель-театр. На Вилшир-бульваре ходили толпы, небольшие, правда, но все-таки — на экране телевизора, в новостях, они производили впечатление толп, — бывших советских евреев и требовали: „Свободу советским евреям!" и „Отпусти народ мой!". Будто это зависело от советских артистов. Их самих еле-еле выпускали тогда на гастроли. Да и не были они все евреями, чтобы переживать за судьбы советских евреев… Хорошо, однако, что появились эмигранты, Выло перед кем выступать, то есть с кого деньги брать за выступления. Получалось иногда, что сборы покрывали маленькую часть расходов на поездку.