Апостол свободы - [45]

Тонка явилась в тюрьму на свидание с сыном. Стражники столпились вокруг послушать, как будет проходить беседа. Она сдержала слезы и принялась ругать сына: «Сколько раз я тебе говорила не связываться с разными бродягами, не то сам станешь таким же? Как ты посмел выступить против султана? Разве ты не знаешь, что болгары затем и рождены, чтобы вечно быть рабами?».

Комендант тюрьмы был восхищен ее словами и полностью ей поверил; он похлопал ее по плечу и сказал: «Машалла, бабка!». После этого ей разрешили приходить к сыну в любое время, и она приносила в тюрьму еду и одежду для узников, которую собирала у их родственников и друзей. Затем она храбро потребовала у Шакира и его семьи заступничества за сына, и дело кончилось тем, что ему заменили повешение каторгой в Малой Азии[61].

Несмотря на масштабы трагедии, поход четы принес известные результаты. Турки встревожились настолько, что стали по-иному смотреть на борьбу болгар за независимую церковь. До сих пор они поощряли конфликты между племенами христиан, но теперь стали искать приемлемое для болгар решение в тщетной надежде заглушить их недовольство. Отчаянный героизм четы произвел глубокое впечатление и на самих болгар. Самый факт того, что горстка людей смогла выдержать столько сражений против частей регулярной турецкой армии при таком численном превосходстве последних нанес еще один удар легенде о непобедимости турок и наводил людей на мысль о том, что успешное восстание неневозможно. О воеводах сложили песни и легенды. Караджа был мертв вне всякого сомнения, но кто мог с уверенностью сказать, что Хаджи Димитру не удалось вырваться из окружения на Бузлудже? Может быть, он жив, залечивает где-то раны и ждет, когда снова настанет время вести людей в бой?

«Жив еще, жив он!» — восклицал Христо Ботев в поэме, ярко воплотившей романтику «безумства храбрых» и описавшей красоту болгарской природы — поля под жгучим солнцем жатвы, песни жнецов и лунный свет над Стара-Планиной. Это и сейчас самое известное и любимое в Болгарии стихотворение, и почти на каждом памятнике павшим стоит ботевская эпитафия Хаджи Димитру: «Кто в грозной битве пал за свободу, не умирает: по нем рыдают земля и небо, зверь и природа, и люди песни о нем слагают».

Ботев встречался с Хаджи Димитром в убогих душных Корчмах, где хэши топили тоску по дому в дешевом вине и потоках патриотических речей. Там же он познакомился с братом Левского Христо, а через него и с самим Левским. Наступала морозная румынская зима, оба они — профессиональный революционер и поэт — были без работы, сильно нуждались и голодали. На окраине Бухареста Ботев нашел заброшенную ветряную мельницу и предложил новому другу разделить с ним это жалкое жилье.

Ботев был молод, красив, очень обаятелен, склонен к озорным выходкам и в какой-то мере легкомыслен. Он родился на рождество 1848 г. (9 января 1849 г. по новому стилю) в семье Ботю Петкова, одного из самых известных в свое время учителей, который жил в Калофере, хотя родом был из Карлово. Первые уроки поэзии Ботев брал у матери; она была неграмотна, но знала и помнила свыше трехсот народных песен, которые пела детям, и впоследствии поэт использовал в своих стихах образы и ритмы народной песни. В возрасте пятнадцати лет Ботев получил возможность, о которой так горячо и бесплодно мечтал Левский, — учиться в России; он отправился в Одессу стипендиантом русского правительства, чего его отец добился благодаря посредничеству Найдена Герова. В Одессе Ботев не только познакомился с сокровищницей русской литературы, но и испытал на себе сильное влияние русской публицистики, особенно статей социалиста-утописта Чернышевского. Он усвоил привычки русской нигилистической молодежи, стал весьма небрежен и неряшлив, отпустил волосы до плеч[62]. Через два года он лишился стипендии, ибо его поведение и «опасные наклонности» обратили на себя гнев консервативных и влиятельных болгарских эмигрантов. Ботев скитался по Одессе, сблизился с босяками и польскими эмигрантами, затем нашел место учителя в бессарабской деревне. Он не умел обращаться с деньгами, экономить, и потому ходил в чьей-то старой казацкой форме, в заплатанных штанах и сапогах, спал на голых досках и укрывался шинелью.[63]

В 1867 г. он вернулся в Калофер и стал преподавать в школе, замещая отца, пока тот был болен. Друзья заметили, что Христо сильно изменился; он отпустил длинные волосы, много курил и открыто порицал все, хотя бы отдаленно связанное с существующим порядком вещей, — И турок, и чорбаджиев, и даже школьные учебники. Он также много говорил о социализме и сколотил группу молодых единомышленников; они упражнялись в стрельбе, для чего сами набивали патроны и отливали пули. Развязка наступила в мае на традиционном празднике Кирилла и Мефодия. Школа была украшена гирляндами. Множество празднично одетого народа вместе со священниками, хором, с церковными хоругвями собралось во дворе школы, чтобы отслужить молебен и послушать, что скажут учителя о просвещении и прогрессе. Ботев считал, что длинные речи старших коллег слишком умеренны и лишь одурманивают людей и сбивают их с толку. Когда высказался последний оратор, он вскочил на трибуну и выступил с речью столь пламенной и откровенной, что присутствующие начали дрожать от страха и поглядывать на ворота, где в любую минуту могли появиться заптии, а там и разошлись по одному. Во дворе осталась лишь кучка молодежи, священники и учителя. К счастью, никаких неприятных последствий этот поступок не возымел, но Ботю Петков решил, что пребывание сына в Калофере чревато угрозой и для него, и для всех остальных, и его лучше отослать обратно в Россию. Вмешательство профессора Одесского университета помогло добиться восстановления стипендии; профессор любил Ботева и поощрял его поэтические опыты, хотя и не одобрял его склонности впутываться в скандальные истории. Ботеву вручили дюжину турецких лир и отцовские золотые часы и должным порядком проводили в дорогу. Однако, к огорчению родных и профессора, до Одессы он так и не доехал; привлеченный слухами о формировании четы, он отправился в Румынию, к хэшам.