Антропология революции - [152]
Вторая тетка, Зуева, после войны она работала секретарем у начальника Ленинградского порта, очень уважаемого человека. А моя мама была у меня умная, очень любила читать. И девушка была строгих правил, без всяких там гуляний. Она закончила неполную среднюю школу, потом бухгалтерские курсы и работала в промкооперации. ПЕПО называлось — Петроградское единое потребительское общество[683]. И быстро там доросла до должности главного бухгалтера одной из его контор[684]. Как-то на нее в начале нэпа вышел и стал к ней свататься сын владельца цирка Чинизелли. В Ленинграде цирк на Фонтанке — это цирк Чинизелли, это цирковая семья. А так как у нее никакой пары не было, то уже бабушка была уверена, что… И вот раз мимо Александровского сада у Адмиралтейства она с мамой идет, и дождь пошел. И она встала под дерево, от дождя спряталась — прическу не хотела мочить. Вдруг бежит матросик. Все деревья свободные, но матросик, естественно, пристроился под деревом, где барышня. Это был мой папа. Ну, шуры-муры, туры-буры, и, короче говоря, Чинизелли получил форменный отказ. Бабушка ненавидела отца за это. А Чинизелли потом уехали в Париж и там тоже создали цирк свой[685]. Так что, если бы папа не подсуетился, мог я и не оказаться в ЦК. А папа был уже член партии, не совсем матросик, а он учился в военно-политическом училище.
Консультант отдела международной информации (1983–1990) Карен Карегизьян:
Отец был родом из Армении. Его отец был кузнецом. А мать была тоже из низших слоев, какое-то время она работала прачкой. Но вот шестеро детей как-то перешли в более высокий класс. Сестры отца — через женитьбу. А отец был активным молодым человеком в Армении, он был там на комсомольской работе. Потом его через рабфак послали учиться в Москву. Он окончил институт инженеров-педагогов и до конца своей жизни преподавал в Москве в техникумах, связанных с транспортом, и недолго в МИИТе[686]. У него, как выходца из бедной семьи, было внутреннее ощущение, что эта власть ему что-то дала. [Самая высокая занятая им должность — начальник управления средних учебных заведений Министерства морского флота, что приравнивалось к воинскому званию подполковника.] И они спорили с дедом, отцом матери, он был очень старый. Потом, как у многих, выяснилось, что он был каким-то дворянином и даже, как местная газета в Ленинградской области писала, что он из потомков того Осипа Козловского, который написал первый неофициальный гимн России «Гром победы, раздавайся…»[687]. Человек из свиты [Григория] Потемкина. И дед был, естественно, серьезный противник всего связанного с советской властью[688], но, как и большинство людей, об этом не высказывался. Но в детстве я еще помню, когда мать или кто-то еще говорили про меня маленького: «Такой умный, будет второй Сталин», дед плевался и говорил: «Это будет второй Бисмарк».
Обычно именно в рассказе о матерях или бабушках появляются имена не друзей отца — коммунистов, но репрессированных, верующих и просто критически относящихся к режиму родственников. Вот как один из информантов, инструктор отдела культуры (1968–1977), Геннадий Гусев, рассказывает довольно типичный для многих выходцев из «красных» семей сюжет о поведении отца — тверского комсомольца 1920-х из бедной крестьянской семьи, затем успешного кооператора и, наконец, в течение двух десятилетий секретаря райкома, твердо проводящего сталинскую политику в послевоенной Белоруссии:
У отца был очень суровый выговор за то, что он не воспитывает свою мать. Уполномоченный МГБ по району в начале 50-х годов доложил по своей линии, что, по имеющейся у него информации, у Гусева в доме есть иконы. У нас была икона, горела лампадка, и папина мама, моя любимая бабушка, молилась. В самом глухом углу, в спальне. Отец рассказывал. Он вызывает этого парня, лейтенанта, и говорит: «Что у тебя другой работы нет — следить, есть икона в доме Гусева или нет, сынок?» Мальчишка [перед ним] сидит, а отцу-то уже сорок с лишним. А тот чуть не заплакал: «Михаил Ильич, дорогой, так никого ж врагов-то нигде нет, а я же должен говорить, отмечать ваши недостатки, проколы, в том числе идеологические». Идеологический прокол — как же, в доме первого секретаря райкома нет борьбы с религиозным дурманом, с опиумом для народа. Позже я собственными ушами слышал телефонный разговор отца с первым секретарем обкома. У меня дверь была приоткрыта, а разговор был ночной. Отец говорит: «Да. А что? У нас по Конституции свобода вероисповедания». — «Как же так? Ты секретарь райкома, член Центрального комитета компартии Белоруссии — ты не можешь свою мать привести в чувство? Не можешь иконы выкинуть? Что это такое? У тебя дети растут, она еще их затянет в этот опиум для народа». И отец послал очень далеко и по большой матушке по телефону не кого-нибудь, а первого секретаря обкома партии. После чего он был вызван на бюро обкома. И хорошо хоть дело не закончилось снятием с работы. Но выговор ему записали в личное дело, а через полгода сняли.
