Антропология революции - [154]

В то же время к сфере компетенции (или, если угодно, к смысловому миру) «некарьерной» матери относятся все явления, которые рассказчику известны, но не упоминаются и при советской власти, и даже сейчас без острой необходимости. Они по сути своей оппозиционны власти: религия, критика режима, репрессии, теневая экономика, криминал, внебрачные отношения. Здесь, если говорить о личных качествах, речь идет уже о терпении и верности линии поведения, выбранной главой семьи. Подобного поведения сотрудники аппарата ЦК КПСС будут в дальнейшем требовать от своих жен, многие из которых являются выходцами из того же круга партийных активистов, — однако это уже предмет другой статьи.

Вместе с тем рассказчики, как правило, не говорят об осуждении частью семьи, близкой к власти, своих, по сути, оппозиционных или как минимум равнодушных к «политике» родственников. Не исключено, что разрывы в семьях на идейной почве были, однако они, судя по всему, не становились частью нарративов, на которых воспитывалось подрастающее поколение. Нетерпимость, демонстрируемая «красными» по отношению к тем стратам общества, которые не соответствовали идеологической доктрине, похоже, была не столь жестка в рамках семьи. Более того, в рассказе о таких родственниках большее значение имеют так или иначе оправдывающие их оппозиционность или равнодушие моменты. Ричард Косолапое:

Старший дядя по линии матери — Николай — после техникума был направлен в Бурят-Монгольскую автономную республику. Не повезло. На участке, который он возглавлял, молоденький же тогда тоже был совершенно — 22 года всего лишь, кто-то вылил горючее из емкости. И он под кампанию о вредительстве попал и был осужден. В заключении, на стройке моста, он работал по специальности… Семья была в переполохе… Хлопотали — и отец старался. Хлопоты привели к успеху, Верховный суд отменил это все. Это было где-то весной 1938 года. Но помилование пришло одновременно с вестью о его гибели. Мы получили телеграмму, что балкой, упавшей с моста, перебило ему обе голени, повреждена была голова, и он скончался.

Всеволод Иванов рассказывает о своей родне по материнской линии:

[Двоюродный брат] Юрий мальчишкой остался в блокадном Ленинграде. Попал под обстрел, оторвало у него ступню. После этого, конечно, не до учебы, надо было выживать, и устроился на военный завод, который потом выпускал телевизоры[689]. И на этом заводе потом проработал всю жизнь. Он в инструментальном цехе стал мастером, то есть самый высокий разряд. Потом его как беспартийного рабочего решили представить на Героя Соц-труда. А он в это время развелся с женой. Пригласили или в местком, или в профком, говорят: «Юрий Михайлович, подожди хоть, пока указ выйдет, не разводись». А он шальной такой был, вообще с детства хулиганистый немножко, поэтому — развелся. Конечно, вынуждены были сообщить в президиум. Там сразу заблокировали, так что остался без золотой звезды. <…> А так зарабатывал он очень хорошо, без всякой халтуры, только на заводе. Меньше 450 у него не было, это профессорский оклад. Плюс еще эта бухгалтерша появилась, новая жена. Всегда хорошо одет, следил за литературой, начитанный. Поэтому если мы вдвоем шли в гости, то путали, кто из нас профессор, он или я.

Сестренка Галина Михайловна. Тоже она высшего образования не получили, хотя была суперотличница в школе. Война — отрядили в школу КГБ в Москве на переводческое отделение. А когда мать-то вырвалась из блокадного Ленинграда и решила навестить доченьку, видит, та с парнем сидит, таким же слушателем. Тетка ее забрала из этой Высшей школы КГБ, и так и осталась девчонка без образования. Так дальше нигде не училась. И без мужа осталась. Другой мой двоюродный брат, Димка. Это надо было суметь — поступить в Институт иностранных языков, ректором которого был родной дядя, и вылететь из этого института за неуспеваемость и непосещение занятий! Причем парень, конечно, тоже способный, но дурака валял, разгильдяй. Потом тоже выучился — ремонтировать телевизоры. Но тоже зарплата был хорошая, примерно четыре сотни. Плюс еще там подачки, по квартирам ходил. А он занимался фарцовкой, спекуляцией, и без конца его забирали. Я говорю: «Димка, ты скажи, сколько ты зарабатываешь?» — «Четыре сотни как ремонтирующий телевизоры». — «А сколько ты в среднем, с учетом отсидки, зарабатываешь на этих махинациях?» — «Тоже четыре сотни». Я говорю: «Какой же смысл-то?» «А это, — говорит, — азарт». Причем в тюрьме всегда отличался примерным поведением, его отпускали на побывку домой, у него двое сыновей родилось. И мне судья уже, второй раз, когда его сажали, говорил: «Ну, все, Михалыч, ему же лучше будет, а то с какой-то швалью свяжется. Посидит, за примерное поведение досрочно выпустят». Но, к сожалению, все умерли. Я один только еще держусь. Ты же не представляешь, как в войну. Это когда кусок хлеба заплесневелый — уже счастье. Поэтому это старое поколение — оно терпеливое, оно все видело.

— А почему брат был беспартийный?

— Ну, а зачем ему это нужно? Он — работяга. И Галина, которую как бывшую в школе КГБ сделали зав. первым отделом