Антон Чехов как оппонент гнилой российской интеллигенции - [7]

* * *

Действительно забавное у Чехова:

«Посреди залы стоял Лютостанский и показывал нам фокусы: он делал из хлеба и колбасы маленьких еврейчиков и глотал их.»

Это из рассказа «Тайны ста сорока четырех катастроф, или Русский Рокамболь» (1882), впервые опубликованного только в 1923 г.

* * *

Чехов — личность довольно загадочная, причём загадка её — из ключевых: постижение сложностей Чехова — это постижение сложностей феномена интеллигенции и вообще приближение к пониманию того, почему в обществе всё идёт так, как идёт, а не так, как хотелось бы.

Наиболее сложное для объяснения в Чехове — его неприязнь к писателю Достоевскому (1921–1881). Единственно чувством к конкуренту, претендующему на ту же нишу в литературе, этого не объяснить: в своей нише Чехов вполне терпел, к примеру, Гаршина и Короленко, да и вообще был щепетильным и далеко не мелким человеком. Разве что Достоевский претендовал не просто на ту же нишу, но даже на тот уголок в нише, который Чехов хотел числить исключительно своим: к примеру, Достоевский тоже резко отрицательно высказывался о благонамеренных потугах интеллигенции. Не исключено, что одной из причин поездки Чехова на Сахалин было стремление противопоставить что-то «Запискам из Мёртвого дома» (1862) Достоевского. Ещё одно предположение: Достоевскому потому и досталось много от Чехова, что тот сдерживал себя в отношении Гаршина, Короленко и др. То есть, свою потребность в переживании неприязни к конкурентам Чехов удовлетворял на Достоевском.

* * *

Леонид Андреев о Чехове:

«По-моему, он был полон желания жизни, а не самой жизни. Оттого он остался до конца таким нежным, благородным и умным — настоящие обладатели жизни, как все Законные мужья, плоски и грубы. Жизнь никогда не отдавалась ему, и наибольшее его приближение: ему не удавалось жениться на сестре любимой девушки. Ему надлежало жениться на Дузэ, а он повенчался с Книппер; его дача стояла ровно в двух кварталах от того места, где ему хотелось, чтобы она стояла: вероятно, каждый раз во время прогулки он смотрел на это место и думал: вот если бы сюда перенести дачу. Ему даже из деликатности было неловко жить, как другому неловко за табльдотом взять второй кусок мяса или выйти без галстука; но, вернувшись в свой номер, он писал великолепный голодный рассказ или письмо. Он никогда не лез в наполненный трамвай; он из вежливости образованного и понимающего человека не сопротивлялся смерти: раз бациллы, то какое же право сопротивляться и даже дискредитировать науку имею я, сам окончивший по медицине. На том свете он, вероятно, в аду — по какому-нибудь недоразумению; и притом не в страшном с огнями, а в каком-нибудь очень неприютном, голом, пыльном и сухом месте; но сам бог, раздающий праведникам жизнь, не так понимает всю тонкость и красоту жизни, как этот скромный, пыльный, забытый грешник.» (из письма К. Чуковскому, приведено в очерке К. Чуковского «Леонид Андреев»)

Леонид Андреев уж точно знал, о чём говорил, потому что с «первоисточником» общался неоднократно. Характеристика Чехова получилась у него яркая, в литературном отношении очень мощная и, кстати, довольно располагающая к тому, чтобы заинтересоваться Леонидом Андреевым как писателем: если он сумел так эффектно выразиться о Чехове, то, наверное, смог ещё о ком-нибудь или о чём-нибудь.

* * *

Может быть, Чехов на самом деле и не любил злословить, но в молодости он таки зарабатывал злословием на жизнь. Называлось это писанием фельетонов. К примеру, в репортаже-фельетоне «Сара Бернар» можно прочесть о Саре следующее — в довольно развязном стиле:

«Наружности ее описывать не станем (…) наружность парижско-семитическая не поддается описанию.»

«M-lle Сара Б. родилась в Гавре от отца еврея и матери голландки. В Гавре прожила она, к счастью, не долго. Судьба, в образе ужасной бедности, загнала ее мать в Париж.»

«Легкомысленные французы совершенно забыли про Сару, пока она разъезжала на испанских почтовых в стране померанцев и гитар. Когда она возвратилась в Париж, ей пришлось поцеловаться со всеми театральными замками: двери театров для нее были заперты. Кое-как добилась она местечка в театре Porte Saint-Martin, — местечка статистки на двадцатипятирублевое жалованье.»

«Когда она возвратилася из Америки, ее не пригласили в Comedie Francaise, а это… В настоящее время она путешествует… Объезжает города и веси Европы и пожинает лавры, тщательно минуя Берлин. Бедные немцы! Впрочем, нет худа без добра, лишняя сотня тысяч рублей останется дома, в немецких карманах, а сотня тысяч годится детишкам на молочишко… В Одессе Сару приняли несколько эксцентрично: обрадовались, крикнули ура и бросили в карету камушком… Неприлично, но зато оригинально… Камень коснулся Сары, как окружность касательной… M-r Жаретту кусок каретного стекла залез в глаз… Дебют в холодных русских степях, как видите, никуда какой…»

Писать в такой же манере про самого Чехова что-то не хочется, тем более что мне нет основания мстить ему за Сару Бернар: я в её жизни не разбирался.

* * *

Интеллект — это тощая нашлёпка над могучим подсознанием и всякой соматикой. И будь ты хоть семи пядей во лбу, самостоятельно ты со многими нюансами отношений в этой психоорганической конструкции не разберёшься, потому что попросту не хватит времени. Познавать самого себя — и людей вообще — намерение правильное, но осуществлять его удаётся лишь в небольшой степени. Надо брать для личного пользования что-то готовое — из культуры — но хорошо, если оно там есть. А его там не очень-то и много, а во времена Чехова было ещё меньше. Поэтому попрекать Чехова несуразицами — занятие не серьёзное. Да, их было много и в его жизни, и в его произведениях, но вряд ли несуразное составляло его суть.