Антология современной словацкой драматургии - [8]

ДОКТОР. Когда Гитлер напал на Польшу… вы помните? (Цитирует.) «…огромный страх потустороннего мира, лежащий в кровавой пещере на полуразложившихся костях, вечным ревом страшит бескровные тени…» (Пауза.) Сумец как бы «случайно» всегда выбирал эти стихи…

ЛУПИНО. …в кровавой пещере на разложившихся… (Понимающе.) Боже правый, что у вас за головы!

СИРИУС. Или когда он читал приказ, где было написано, что нашим приветствием является «На страже!»[20], а наше обращение: «сестра» и «брат»[21]…

МАРЕК. Тогда он сказал, что не настаивает на том, чтобы мы называли его «брат профессор». Достаточно, если мы скажем — «пан профессор».

ШЕРИФ (оживленно). И если бы не Сумец, нам бы не сдать выпускные экзамены! Или мы бы их сдали уже потом, после войны!..

ФИЛИПП. Ах, это была работа Лупино!

СВЕТАК. Да здравствует герой последней школьной прогулки!.. (Чокается с Лупино.) Да здравствует наш заслуженный и сознательный одноклассник… (Смех, как при рассказе старого, хорошего анекдота.)

ФИЛИПП. Я думал, что он внезапно сошел с ума… (С помощью жестов вспоминает.) Вы ведь помните… мы пошли покурить на заднюю площадку, чтобы Сумец нас не видел… поезд гудит… приближается туннель… туннель охраняют два солдата и два гардиста… А тут Лупино вдруг стремительно снимает брюки, поворачивается спиной и показывает им… в том туннеле вдруг забелело…

ЛУПИНО (невинно). От удивления мне один даже отдал честь! (Смех. Удивление. Новые воспоминания.)

ДОКТОР. Но когда мы вернулись, в школу пришли тайные агенты, и директор грозился, что не допустит нас до выпускных, если не найдется виновный.

ШЕРИФ. Сумец объявил, что он ни о чем не знает. И тем следакам даже учтиво предложил, чтобы они лично убедились, именно ли то… анальное отверстие принадлежит кому-то из нас!.. (Пауза.) Анальное отверстие, он так и сказал, вы помните, Сумец в жизни ни разу не употребил грубое слово!

ДОКТОР. Злоумышленник так никогда и не нашелся. А класс «Б» прекрасно сдал выпускные экзамены.

СИРИУС. Заплатил за все это только Сумец. Сначала дисциплинарным взысканием, а потом его отправили куда-то на восток… в словацкую Сибирь…

ЛУПИНО (между прочим). А в квартире директора потом кто-то выбил окна… И не успел пан директор позвать стекольщика, ему снова и снова выбивали… пока он не исчез из города!

БЛАНКА (удивленно). Бога ради, это делали вы?!..

МАРЕК. Тогда мы знали, что надо делать!..

ШЕРИФ. Марек, а после войны?.. (Простодушно.) Кому мы должны были разбить окна… после войны?

МАРЕК. Я не знаю! Если уж говорить правду, то мы ничего не сделали — совсем ничего…

ФИЛИПП. Совсем ничего?.. (Внимательно.) Что ты имеешь в виду?

МОНИКА. Мы звали его Алхимиком… (Глядя на Марека, смеется.) Все алхимики были немножко чокнутые: искали, но никогда ничего не могли найти…

МАРЕК (оживленно). Нам было восемнадцать, когда мы сидели за этими партами, но мы были…

ШЕРИФ. …мы были глупые, Марек!

МАРЕК. Возможно, и глупые! Но не трусы!

БЛАНКА (миролюбиво). Когда профессора посадили наши… ну… ведь было такое время!

МАРЕК. А мы?.. Где были мы?.. На луне?..

ФИЛИПП. Мы никого не сажали!

МАРЕК. Мы всего лишь немножко вмешались в эту игру! (Пауза.)

ШЕРИФ. Может, если бы он не признался…

ЛУПИНО. Признался… он, вероятно, валял дурака!

ДОКТОР. Признался, потому что он презирал их… (Пауза.) Благонадежный, прошедший специальную проверку, униженный в профессиональном отношении профессор Мразик наконец признается, что в течение многих лет он переписывался с неким итальянским профессором… признается, что знаком и с другими лицами… включая Сенеку, Вергилия, Марка Аврелия…. но что с указанными он, к сожалению, лично не общался…

БЛАНКА. Он должен был признаться!.. Он их и в самом деле отлично знал!

СВЕТАК (пьет). Со своими поэтами и философами он, ручаюсь, провел больше ночей, чем с собственной женой!

МОНИКА (тихо). «Человек подобен собаке, которая прочно привязана к едущей телеге…» У собаки, в сущности, есть только две возможности… Сопротивляться и рисковать быть задушенной веревкой. Или послушно бежать за телегой. Веревка ослабнет, и у собаки появится ощущение некоторой свободы… (Достает из сумки таблетку.) «Зло — это только представление… боль переносима, потому что ее, собственно, не существует…» (Глотает таблетку, запивает.) Я скажу вам: Сенека лучше, чем лекарство!

ДОКТОР (деловито). К сожалению, образовательная программа работников госбезопасности не предусматривала знания античной философии.

МОНИКА. Нет… философии точно — нет!

ФИЛИПП. Тогда ведь за границу не выпускали даже мышку… А он ясно высказался!

ДОКТОР. Написал, что, возможно, вернется — и это все! (Пауза.) А ему доказали, что он хотел сбежать. Доказали, что это — умысел…

МОНИКА. Доказывать умысел — это, должно быть, интересная работа!

МАРЕК (вдруг Доктору). Мне кажется, что ты знаешь это очень хорошо!

ДОКТОР (деловито). На суде об этом много говорили… (Пауза.) О тех двух старых господах, которые через железный занавес обменивались какими-то таинственными, зашифрованными бумагами на каком-то непонятном языке… Наконец обнаружилось, что это латинский язык и что эти числа не являются шифром, а всего лишь обозначают стихи. Однако запущенный механизм продолжает работать: канцелярия госбезопасности наполняется поэзией и мыслями умерших философов, знатоки переводят каждый стих, а другие знатоки в каждом стихе отыскивают скрытые наказуемые деяния…