Англичанка на велосипеде - [23]

Эмили и правда начала танцевать. И что-то напевать сквозь сомкнутые губы.

Публика же просто нашла эту девочку в голубом очень миленькой.

Джейсон хлопнул в ладоши. Эмили мгновенно остановилась, и глаза ее открылись.

9

Прошел еще год, пока Эмили научилась сносно говорить по-английски.

Трудности, которые испытывала девочка в овладении языком, лишь служили подтверждением легенды, придуманной Джейсоном, — их списали на счет печальных событий, пережитых ею в раннем детстве, когда ее родители, Лиам и Мэрин О’Каррик, покинули свою ферму в селении Скибберин.

До поступления в чиппенхэмскую школу (куда Джейсон не рискнул записать девочку, пока та не усвоила тысячу двести слов, которые, как он полагал, было необходимо знать для общения) Эмили большую часть времени проводила с фотографом в бывшей теплице, окна которой он покрыл испанскими белилами, чтобы окончательно превратить помещение в фотостудию.

Джейсон был убежден, что малышка освоит английский помимо собственной воли, зачарованная чудесной мелодикой речи старых актрис, их оксфордским акцентом, неподражаемой интонацией, когда фраза льется, подобно волне или ветерку, пробравшемуся под скатерть завтрака на траве.

Обычно Эмили усаживалась в уголке, скрестив под собой ноги, на узком шерстяном коврике с узором из разноцветных ромбов. Коврик был ее территорией, ее равниной и ее типи — она всюду таскала его за собой.

Джейсон клал на коврик разные мелкие лакомства, чаще всего лакричные конфетки, которые девочка очень любила, так, как он делал бы для кошки.

И Эмили поклевывала угощение, думая о чем-то своем.

Она терпеть не могла фотосеансов с новобрачными либо людьми в форме: невесты были дурны лицом, а молодые военные почти все наглецы; зато она просто обожала, когда позировали пожилые актрисы.

Какие же великолепные были у них наряды! Жар солнца, проникавший в теплицу, резко усиливал исходивший от них запах пыли, резеды, рисовой пудры.

В дни, когда он их фотографировал, Джейсон особенно тщательно работал со светом. По опыту зная, что недоэкспонированный снимок всегда подчеркнет морщины, пушок на верхней губе, поры, угри, вялость кожи, он отдавал предпочтение легкой передержке, заливая теплицу светом, чтобы каждая частица воздуха, словно драже, была покрыта белым налетом.

На пороге студии эти милые старушки останавливались, ослепленные.

Некоторые из них говорили, что, наверное, это и значит «светло, как в раю». Другим же буйное солнечное сияние, многократно умноженное стеклянной крышей, напомнило торжественный вечер открытия театра «Савой», первого в Лондоне, освещенного электричеством; им казалось, что они еще слышат восторженный крик удивления, вырвавшийся одновременно из тысячи грудей, когда в здании вдруг вспыхнули тысяча сто пятьдесят восемь лампочек Суона[37], питавшихся от динамо-машины, которую приводили в действие три паровых агрегата.

В тот вечер, 10 октября 1881 года, давали «Пейшенс»[38] — комическую оперу Гилберта и Салливана[39], повествующую о любовных перипетиях молоденькой доярки и влюбленных в нее троих военных и двух поэтов. Несмотря на все достоинства спектакля, престарелые дамы были уверены, что бурная финальная овация объяснялась не в меньшей степени электрическим чудом, чем игрой Леоноры Брэхем[40], которая в платьице с воланами и пышных нижних юбках исполняла главную роль, — Леоноре тогда уже стукнуло двадцать восемь, что, по мнению ее товарок, было многовато для юной доярочки, особенно под беспощадным огнем суоновских ламп.

— Надо признать, что мы, актрисы, далеко не добры, — проквохтала Марго Добсон, некогда покорявшая Лондон в «Трагедии Джейн Шор»[41]. — Ремесло к этому не располагает. Кстати, заметьте: во всех профессиях есть свои святые, кроме нашей.

Пришло время угоститься пьяной вишней: поднести за хвостик ко рту, округлить губы, подержать ягоду за передними зубами (у Марго Добсон они были крупные и желтоватые), затем слегка потянуть за хвостик, оторвать плод и, наконец, надкусить, наслаждаясь вкусом вина и сладкой мякоти. Совершив этот ритуал, старуха прибавила:

— За единственным исключением — святого Геласия Комедианта, замученного в Гелиополисе той же публикой, что минутой раньше ему рукоплескала[42]. Ладно, не будем преуменьшать его заслуг, и все же это случилось в третьем веке. С тех пор больше никто из наших не обрел ореола святости. До чего же хороши у вас вишни, Фланнери, крепость и сладость одновременно — сколько вы их выдерживаете в вине?

Разве не удивительно, что такой одаренный фотограф, как Джейсон Фланнери, предпочел прозябать в уголке, столь отдаленном от лондонской театральной жизни, который служил центром притяжения бывших звезд, некогда составлявших славу английской сцены, а ныне — наиболее рентабельную часть его клиентуры?

В том-то и заключалась вся тонкость: он предоставлял бывшим актрисам возможность бегства, благодаря чему они могли, как в старые добрые гастрольные времена, тешить самолюбие, становясь «недоступными» на целую неделю по той причине, что им приходилось позировать известному фотографу, настоящему художнику, который отказывался работать везде, кроме своей студии, устроенной в его родовом поместье в одной из живописных долин Восточного Йоркшира.