Анастас Иванович Микоян: человек и политик - [40]

. Надо также иметь в виду, что у Герё и его единомышленников было на всякий случай припасено сильное оружие против Кадара — возможность использовать против него материалы следствия по делу Райка, к фабрикации которого он, будучи в 1949 г. министром внутренних дел, был определенным образом причастен, хотя и в гораздо меньшей степени, чем тогдашний шеф госбезопасности (политической полиции) Г. Петер, с которым Кадар находился в очень плохих отношениях.

Некоторое изменение отношения в Москве к Кадару было связано с июньским визитом Суслова. В отличие от Андропова, упорно нагнетавшего страсти вокруг этой фигуры[290], Суслов счел, что возвращение Кадара к активной политической деятельности не представляло угрозы для режима. «После длительной беседы с Кадаром, — сообщал он, — я сомневаюсь, что он отрицательно настроен против СССР. Введение же его в Политбюро значительно успокоит часть недовольных, а самого Кадара морально свяжет». Кроме того, вопрос о кооптации Кадара в ЦР на предстоящем пленуме и его последующем избрании в политбюро уже фактически решен «и об этом здесь многие знают»; в этих условиях «выступать нам против этого предложения» нецелесообразно. Но в донесении Суслова прочитывается и большее. «Что касается Кадара, то известная польза от его пребывания в Политбюро будет, поскольку у него еще полностью не изжито чувство обиды против Ракоши»[291], санкционировавшего его арест в 1951 г. При том, что Ракоши в это время все еще пользовался поддержкой Кремля, укреплять единовластие в венгерском политбюро считали излишним. Кадар же представлялся фигурой, которая могла бы уравновесить негативные моменты, связанные с единоличным лидерством первого секретаря. Другой вопрос, что явной компрометации Ракоши Суслов не хотел, видя в этом подрыв авторитета всего партийного руководства. А потому он с немалой тревогой воспринимал деятельность комиссии по расследованию «дела Фаркаша».

Итак, на заседании венгерского политбюро 13 июля, опытный политик А. И. Микоян, приглашенный туда в качестве гостя, сразу понял, что при отсутствии третьей сильной кандидатуры выбор в поисках будущего партийного лидера придется делать между Гере и Кадаром (пока еще не восстановленным в составе ЦР и тем более политбюро). Первый из них по сути представлял охранительно-сталинистское крыло и в качестве фактического руководителя экономической политики партии нес огромную ответственность за провалы начала 1950-х годов в экономике. Второй был сторонником умеренных реформ. Между тем, предлагая Кадара, Герё совершал несомненно только тактический ход, призванный замаскировать его стремление самому вознестись на вершину партийного Олимпа. Это заметил и опытный Микоян, доносивший 16 июля в Москву, что Герё «видимо, в душе… все время стоял за свою кандидатуру, с тем, однако, чтобы это не шло вразрез с нашим желанием»[292]. Выдвигая в присутствии Микояна кандидатуру Кадара (по сути единственного своего конкурента), Герё, вероятно, исходил из того, что она не будет поддержана Москвой, психологически не готовой к тому, чтобы поставить во главе «братской» партии и союзного государства человека, прошедшего через репрессии коммунистического режима — на нем продолжало лежать клеймо недоверия и не столько из-за прежних мифических «проступков», послуживших основанием для ареста [293], сколько потому, что в нем видели человека, которого личная обида может подтолкнуть к каким-либо непредсказуемым шагам. Должны были пройти еще долгие, полные драматических событий месяцы, пока В. Гомулка и тот же Я. Кадар не завоевали делом доверие Кремля. А летом 1956 г. Микояну и его коллегам по Президиуму ЦК КПСС приходилось преодолевать известный психологический барьер, соглашаясь даже на избрание Кадара в Политбюро.

14 июля высокопоставленный советский посланец имел длительную беседу с Кадаром, который был весьма откровенен: «актив партии не доверяет Ракоши, а также и Гере. Все считают, что реабилитация арестованных, прекращение режима террора в партии — все это произведено под давлением, под нажимом как со стороны Москвы, так и с низов. Все боятся, что если обстановка несколько изменится, в частности, международная обстановка, Ракоши и Гере снова приступят к новым арестам, репрессиям и восстановят свой режим произвола. После 1953 г. они имели полную возможность исправиться, однако они это делали нехотя, зигзагами, каждый раз под нажимом»[294]. Как бы то ни было, беседа с Кадаром убедила Микояна, что тот вполне довольствуется своим избранием в политбюро и не будет претендовать на большее, зная, что «ракошисты» едва ли это допустят. «Впечатление о Кадаре положительное. Видно, что он прямой, открытый и правдивый человек, имеет свое мнение по всем вопросам, в курсе всей политики», — докладывал Микоян в тот же день в Москву, обосновывая свое согласие на избрание Кадара в состав Политбюро[295].

При обсуждении кандидатур на пост первого секретаря опытный Микоян счел тактически правильным не давить на принятие венграми окончательного решения, старался избежать слишком уж подчеркнутого вмешательства во внутрипартийные дела ВПТ. «Товарищи Ракоши и Хегедюш информировали меня о наметках Политбюро и спрашивали — есть ли замечания? Я сказал, что поскольку они сами подробно обсуждали, поскольку они лучше понимают свои дела, не думаю, чтобы со стороны нашего ЦК были бы замечания по этому вопросу», — сообщал он в Москву