Альтруисты - [43]

– Выбирайте любую койку, – сказал Рафтер. – Или, если угодно, займите обе: их можно составить вместе, получится двуспальная кровать. Я и на полу могу поспать, мне не трудно.

Несколько недель Рафтер собирал песок и цемент для смешивания с Артуровой пастой (ее консистенция чем-то напоминала ту самую маисовую кашу). Он изучал местность и помогал создавать опытный образец будущего туалета. Он был патологически услужлив, что делало его великолепным ассистентом и ужасным компаньоном. Рафтер без конца спрашивал Артура, удобно ли ему, всего ли хватает и не может ли он что-нибудь для него сделать. Себя он считал простым смердом, топчущим Божью землю, однако здесь, в Зимбабве, – в отсутствие церквей и прочих напоминаний о Нем – он целиком посвятил себя служению Артуру. Перефразируя песню, которую в ту пору только-только начали крутить на зимбабвийском радио (хотя она была написана десять лет назад): «Коль не можешь служить богу, которого любишь, служи тому, который рядом с тобой».

Как-то вечером Артур допустил промашку: спросил Рафтера, как того занесло в организацию «Смиренные братья во Христе». Тот до глубокой ночи рассказывал о своем детстве на западе Виргинии, где он с шестилетнего возраста был посвящен в духовный сан и проповедовал в церкви, практикующей поднятие змей. В пятнадцать лет он убежал из дома и открыл для себя буддизм – в пустом вагоне товарного поезда, который вез его на север. Так он путешествовал на товарняках по стране, покуда в Нью-Джерси его не приютила секта мессианских иудеев.

– Но свое истинное призвание я нашел здесь, в рядах «Смиренных братьев».

– Почему ты так в этом уверен? – спросил Артур.

– Просто знаю – и все.

– Если честно, я про вашу организацию ничего не слышал.

– Мы не так давно существуем.

– Странное выражение: «новая церковь». Как церковь может быть новой?

– Когда-то ведь и Иисус был простым странником, ходившим по Галилее.

– Что ж, тут ты прав. Где у вас штаб-квартира?

– В городе Бьютт, штат Монтана.

«Смиренные братья» не вызывали у Артура большого доверия, но работа шла хорошо, и церковь поддерживала его во всех начинаниях. Стоило ему попросить материалы – через две недели они прибывали в Чиредзи. Вопросов никто не задавал.

И все же, и все же. Он скучал по Франсин. По ее обществу, по ее вере в него. И по Бостону тоже скучал. Он всерьез подсел на подаренный Луисом «Плейбой». О ходе времени он судил по громыхающим пикапам общества «Спасем детей», что раз в две недели проезжали мимо станции (Артур с горечью разглядывал их водителей и пассажиров и думал: «А ведь я мог бы работать на вас!»), и по грузовикам-рефрижераторам «Кока-кола», перевозившим вместе с содовой медицинские вакцины.

Чтобы позвонить домой, Артуру приходилось идти пешком в Чиредзи, моля бога, чтобы телефонная линия не была оборвана, потом ждать полчаса, потом еще пятнадцать минут ругаться с операторами Солсбери и Найроби, платить вперед четырнадцать долларов – все ради двухминутного, то и дело прерывающегося разговора с Франсин. Когда их наконец соединяли, язык подводил Артура. Он боялся ляпнуть что-нибудь не то, ведь расстояние усиливало любые слова, наделяло скрытым смыслом небрежные высказывания. Случайные фразы потом прокручивались в голове сотни раз, получая новые и весьма неожиданные толкования. Тишина била под дых. Любой нормальный человек превратился бы в таких условиях в параноика: почему она не взяла трубку? где пропадала? а это шипение в трубке – помехи или она игриво шикает на любовника, лежащего рядом в кровати? Артур не находил себе места от беспокойства.

Поскольку созвониться удавалось примерно раз в две недели, не чаще, и Артур, и Франсин были вынуждены выставлять себя в самом выгодном свете, демонстрировать только хорошее. На рассказы о тревогах и неприятностях не было времени – причем замалчивались и мелкие повседневные тревоги вроде отсутствия на складе арматурной сетки, и самая главная тревога, вызванная разлукой. (С разлукой ничего поделать было нельзя, а значит, и говорить о ней не стоило.) Оставалась лишь радость и любовь. Порой они действительно испытывали эти чувства, порой нет. Вместо отсутствующего чувства собеседнику выдавалась его имитация.

Очень быстро они скатились до дежурных фраз. «Я соскучилась», – говорила Франсин после нескольких секунд невыносимой тишины, и Артур, как попугай, повторял те же слова – лишь бы что-то сказать. «Скучаю. Люблю». Как ужасно – слышать признание в любви и сознавать, что им просто заполняют тишину. Но о чем тогда говорить? Общих тем с каждым днем становилось все меньше, ведь и жили они совершенно по-разному. Да Франсин эти туалеты в гробу видела! А Артуру было гигиенично насрать на «Толкование сновидений» Фрейда. Каждая минута телефонного разговора превращалась в пытку. Неужели так мало нужно, чтобы разлюбить человека? Несколько недель и 7600 миль?

В свободное от создания опытного образца и телефонных разговоров время Артур пытался рассказать о себе тем местным, что жили в лачугах близ Чиредзи. Говорили они главным образом на языках шона и тсонга, кто-то знал несколько слов по-английски. Артур пытался жестами и мимикой объяснить, что он тут делает, но специфика проекта плохо подходила для этих целей. Так и не сумев донести до местных свою мысль, Артур стал играть в футбол с их детьми: те натягивали между столбиками москитную сетку и делали импровизированные ворота. Кто-то из них носил традиционные имена, но многих детей звали на английский манер (язык завезли на континент британские колонисты и американские волонтеры). Помимо Кудашв и Кунашей, Эммануэлей и Джонатанов, Артур встречал детей по имени Шугар (в честь близлежащих сахарных плантаций), Никсон (в честь американского президента), Блессинг и Гудлайф. Один мальчик, Джемролл Матимбе, названный так в честь заморского десерта, которым проезжий студент-медик из Англии угостил мать в день его рождения, особенно привязался к Артуру и стал наведываться на станцию. Несколько раз в неделю он, нарядившись в западные обноски (рубашки в клетку или «огурцы»), приходил посмотреть, как Артур работает.