Алтай 2009-01 - [51]
— В общем-то, не так и страшно, — сказал Яковлев. — Мы же сворачиваем охрану по всей трассе. Когда подъедем к Тюмени, нас будет больше сотни.
— Сашка говорит, что из Екатеринбурга прибыли отчаянные фанатики.
— Других оттуда не пришлют. Это мы с тобой и без него знаем, — сказал Яковлев. — Пошли спать, Петруха. Утро вечера мудренее. А завтра, когда переправимся на другой берег, пришли ко мне Семенова, надо с ним поговорить.
Яковлев специально отложил этот разговор на утро. Знал — если поговорить с ним сейчас, уснуть не придется. Ничего хорошего Семенов сообщить ему не мог.
9
Устроившийся на ночлег в прихожей, Яковлев проснулся оттого, что услышал чьи-то шаги. Открыв глаза, он увидел перед собой хозяйку дома.
— Их Величества уже встали, — шепотом сказала она, кивнув на дверь комнаты, в которой ночевал Государь. — Я слышала, как они разговаривали.
Яковлев соскочил с постели, быстро оделся, ополоснул лицо. За окнами дома было уже светло. Он вышел во двор. К нему тут же подскочил возмущенный Гузаков.
— Матвеев с Авдеевым уже целый час домогаются удостовериться, что царь не сбежал, — сказал он. — Требовали, чтобы я пропустил их в дом.
— Ну и что ты ответил? — спросил Яковлев, нахмурившись.
— Велел вытолкать их за ворота.
— Правильно сделал, — сказал Яковлев и тут же спросил: — На реке не был?
— Был, — ответил Гузаков. — Лед уже никудышный. На лошадях не проехать, реку придется переходить пешком.
— Готовь команду, сейчас выходим, — сказал он и направился в дом.
Царская семья сидела за столом, пила чай с ватрушками. Увидев Яковлева, все повернулись в его сторону.
— Доброе утро, — сказал он. — Как спалось, Ваше Величество?
Яковлев посмотрел на Александру Федоровну. Ее лицо показалось ему хмурым, и Яковлев с испугом подумал, уж не заболела ли она. Если Государыня не сможет перейти по льду реку, на себе ее на другой берег не перенесешь. Но, подняв на него печальные глаза и, отодвинув чашку с чаем, Александра Федоровна тихо произнесла:
— Спасибо, все было хорошо.
— Через десять минут нам надо выходить, — сказал Яковлев. — На другой берег реки придется идти пешком. Лед еще держит человека, но уже не держит коня.
— Как пешком? — растерянно спросила Александра Федоровна. — Что, не будет даже повозки?
— К сожалению, не будет, — сказал Яковлев. — Я приношу свои извинения, но это все, что я могу сделать.
Лицо Государыни потемнело, она опустила голову. Яковлеву до боли в сердце стало жаль эту красивую, ухоженную женщину, совершенно не понимающую для чего нужна эта сумасшедшая скачка по раскисшей дороге из Тобольска в Тюмень в окружении вооруженных всадников, да еще с двумя пулеметами на телегах. Она привыкла к совершенно другой жизни и до сих пор не верит, что теперь это навсегда осталось в прошлом. Она и не подозревает, какая участь может быть уготована ей и ее семье всего через несколько дней. Яковлев поклонился и вышел.
Государыня не спала почти всю ночь. Сначала она думала об оставшемся в Тобольске Алексее. С самого рождения она почти никогда не расставалась с сыном и потребность видеть его каждый день стала неотъемлемой частью ее жизни. Когда Алексей был здоров, она светилась счастьем. Но когда у него начинались приступы гемофилии, и она видела его страдающий взгляд, ее сердце разрывалось на части. Она до сих пор без содрогания не могла вспоминать поездку в Беловежскую пущу летом 1912 года.
Детям захотелось покататься на лодке. Государь столкнул ее на воду, помог дочерям устроиться на сиденье, а маленький Алексей решил оттолкнуть лодку от берега и запрыгнуть на ее корму. Но не рассчитал прыжок и с размаху ударился коленом о борт. Государь кинулся к нему, подхватил на руки, но было поздно. Колено начало синеть и распухать на глазах. Алексея отнесли в дом, уложили в постель. Доктор Боткин, неотлучно сопровождавший царевича во всех поездках, начал делать ему холодные компрессы. Но боль не проходила, колено распухало все сильнее.
К вечеру у Алексея поднялась температура, он начал бредить. Александра Федоровна сидела у его изголовья и держала за руку, моля Бога о том, чтобы все муки мальчика он передал ей. Она боялась заглянуть сыну в глаза. От беспомощного, наполненного страданиями взгляда ребенка останавливалось сердце. Самое страшное было в том, что она ничем не могла помочь. Еще раньше, во время первых приступов, Государь приглашал в Петербург всех светил мировой медицины. Осматривая мальчика, они говорили одно и то же: «Медицина еще не придумала лекарств, которые могли бы ускорить сворачиваемость крови. Единственный способ избежать этого — предохранить ребенка от падений и ушибов».
Сказать «предохранить от ушибов» легко, но как это сделать — никто не знал. Ребенку надо играть, его не заставишь все время сидеть в кресле или лежать в постели. Оступиться, неловко зацепиться за мебель или игрушку он может в любое мгновение и никто не уследит за этим. Государыня поняла, что спасти сына ей может только Бог и с замиранием сердца начала молиться. Она молилась день и ночь, она готова была молиться сколько угодно, лишь бы только Господь оставил ей сына. Четыре дня и четыре ночи она, не отходя, сидела у постели Алексея. На пятые сутки он, осунувшийся, с мокрыми от высокой температуры слипшимися волосами, открыл глаза и еле слышно произнес запекшимися губами:
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».