Алфавита. Книга соответствий - [4]

— Вот, Васильич, — сказал ему Коля, указывая на меня нечистым пальцем. — Вот этот тебя спрашивал.

Анекдот

Костер догорел.

— Спать, что ли, идти… — протянул Семен.

— Ну расскажите анекдот, — ноюще повторил Витя.

Мы помолчали.

— Пойду, — сказал Семен. — Пока.

Встал и пропал в темноте.

— Расскажи, а? Ну чего ты?

Витя обращался ко мне. Больше было не к кому. Все ушли, чтобы наконец-то его не слышать.

— Я больше не знаю, — ответил я. — Сколько можно? Уже все рассказали.

— Ну пожа-а-а-алуйста, — тянул он. — Оди-и-ин…

— Сам-то ты почему не рассказываешь?!

— Я не запоминаю! — воскликнул Витя, прикладывая руку к груди. — Ну честно, не запоминаю!

— Ладно, один, — сдался я. — Последний. И все. Годится?

— Годится! — обрадовался он.

— Тошнит уже от этих анекдотов. — сказал я. — Ну ладно, слушай…

Плывет матрос на плотике. Вдруг налетает огромный лайнер. Плотик вдребезги. Матрос хватается за бревно. На палубу выходит старший помощник. В белом кителе, с золотым крабом.

Витя сдавленно хихикнул и повторил шепотом:

— С крабом!..

— Честь по чести. Матрос кричит: «Шпрехен зи дойч?!» Помощник не понимает. Матрос: «Парле ву франсе?!» Один черт. Матрос перебирает еще двадцать языков. Наконец орет: «Ду ю спик инглиш?!» Старший помощник отвечает: «Йес! Йес!» Матрос ему: «Вот я и говорю, на черта ж вы мой плотик переехали?!»

Витя захохотал.

Костер совсем догорел. Угли мерцали. Над лесом показалось желтое зарево. Выползала луна.

— А еще? — сказал Витя, досмеявшись.

— Все. Надо спать идти.

— Ну еще оди-и-ин, — простонал он. — Один только! А?

— Ты чего? — злобно спросил я. — Сдурел?!

— Ну один расскажи — и все!

Я посмотрел на него в упор. Было темно, и я почти ничего не увидел — так, белая блямба лица.

Он был просто невыносим. Сначала испортил нам пинг-понг. Играли на вылет, поэтому кто еще хотел, мог играть только с Витей. А с ним играть было невозможно. Два нормально играющих человека производят шариком именно такие звуки: пинг! — на одной стороне стола, понг! — на другой. И опять: пинг! И тут же: понг! Болельщики сидят по сторонам, ожидая своей очереди, лузгают семечки и вертят головами: туда-сюда, туда-сюда. Чем дольше, тем лучше, потому что смысл пинг-понга (в отличие от настольного тенниса) заключается в том, чтобы продлить удовольствие. Пинг-понг. Пенг-панг. Пунг-пинг. Упал.

Чья подача?

А Витя что? А Витя взял ракетку и сделал так: фью! Потом с другой стороны: фью! Потом быстро-быстро попрыгал на одном месте, как резиновый заяц: брым-брым-брым-брым! Потом спросил: «Ну что, погнали?»

Никакого пинг-понга с ним не получалось. Витя резал из любого положения. Причем так, что невесомый мяч летел с гулом, как пушечное ядро, а при ударе о стол чуть не разлетался вдребезги. Витя приговаривал: «Вот так, ёксель-моксель. Вот так, ёксель-моксель!..»

— Ну только один! — снова попросил он. — Один только!

Угли прощально вспыхивали.

— Плывет по морю матрос на плотике, — сказал я.

Разумеется, с моей стороны это была просто шутка. Я думал, он скажет: «Да ладно, ты что! Сбрендил?» Тогда мы загасим угли чайными опивками и пойдем спать.

Витя поторопил:

— Ну?

— Лайнер, — тупо сказал я. — Лайнер на него налетел. Плотик пополам.

Стоило мне замолкнуть, как он нетерпеливо нукал.

— Матрос за бревно схватился. Болтается на волне кое-как…

— Ну?

— На палубу вышел капитан. В белом кителе. В фуражке с крабом.

Смотрит — матрос.

Каждая следующая моя фраза звучала все тверже.

— А матрос кричит снизу: «Парле ву франсе?»

— Ну?

— «Шпрехен зи дойч?» Потом еще по-испански.

Витя напряженно молчал.

— По-итальянски, по-шведски. Не знаю. По-аргентински.

— Ну?

— В конце концов: «Ду ю спик инглиш?» Капитан ему в ответ: «Йес! Йес!»

Он заерзал.

— «Я и говорю: на кой ляд же вы мой плотик разбомбили?» — раздраженно закончил я.

— А-а-а! — разочарованно протянул Витя. — Ты мне этот анекдот уже рассказывал!..

Краешек луны показался над лесом, и тут же посветлело.

Армяне

Всякий, кто касался теории машин и механизмов, знает, что этот предмет не сложен, однако требует некоторой систематичности. Каковую трудно проявить на третьем курсе по причине любви и портвейна.

Экзамен принимал некто Гайк Ашотович Атанесянц, доцент.

Я стоял в коридоре, пролистывая напоследок учебник. Он был слишком толст, чтобы надеяться на тройку. Два балла в ведомости грозили большими осложнениями.

— Ну как? — спросил Мамука Анджапаридзе, грузин родом из Махачкалы.

— Может, проскочим? — предположил я.

Он безнадежно махнул рукой и саркастически усмехнулся:

— Ага, проскочим… Ты что, армян не знаешь?

Я пожал плечами. Откуда мне было так уж их знать? Я вырос среди таджиков (см.).

— Это тако-о-о-ой народец, — протянул Мамука. — С ними на одном поле лучше не садись. Неприятные людишки… Да что говорить!..

Я снова пожал плечами. Сказать мне было нечего.

— Вон, на Атанесянца посмотри! — воззвал Мамука к моему здравомыслию. — Что? Скажешь, приятный человек?

Кривить душой насчет приятности Атанесянца не хотелось. С другой стороны, точно так же был неприятен мне и его коллега — Сергей

Степанович Соловьев. Да и вся их кафедра, по чести сказать, была мне категорически неприятна.

— Кто его знает, — вздохнул я.