Актеры - [28]

— Да, нужно достать денег, — произнес Горелов взволнованно. — Спасибо вам, друзья, за доверие, будем что-нибудь делать и придумывать. Во-первых, на днях мой бенефис, и тут я — хозяин, если я сам повезу продавать билеты на свой бенефис, я привезу втрое больше, чем касса возьмет. Для себя я этого не сделал бы, а для такого большого дела можно спрятать самолюбие в карман, тут нужна дипломатическая игра, на то я и актер, чтобы уметь сыграть, правда? — смеясь, спросил он Василия Васильевича.

— Не знаю, Николай Павлович, вам виднее.

— Вы понимаете, — стал объяснять Горелов, — есть такой неписанный закон, когда бенефициант завозит на дом богачам билеты, то за эти билеты платят намного больше их настоящей цены. Ну, если, скажем, билет стоит рубль, то уж меньше трешки ни один купец не даст, неловко, стыдно — все-таки сам бенефициант билет продавать привез. Для себя я ни в жизнь не сделал бы, но для общества — с радостью.

Он стал ходить широкими шагами по своей уборной, потом сел за гримировальный столик и стал снимать грим.

— Вы позвольте мне при вас разгримироваться?

— Пожалуйста. Я еще никогда в жизни не видел, как преображаются артисты, — ответил Василий Васильевич. — А интересно, очень даже интересно!.. Люблю я искусство и театр, Николай Павлович, сызмальства люблю. Поверите ли, вот посмотрю спектакль, а когда он кончается, жалко уходить из театра, не хочется, ей-богу. Вот и книгу. Ежели книга хорошая, кончишь читать ее, так жалко и грустно становится, как будто с дружком расстался. Ну, извините, задержали мы вас…

— Нет, нет, хорошо, что вы пришли, дело нужное, будем делать вместе. Да! Вот что, — воскликнул Горелов и, открыв ключом ящик стола, достал оттуда небольшой пакет и, как бы разделив пополам содержимое пакета, передал Василию Васильевичу, — нате, это вот вам, а это мне, — и половину денег, что были в пакете, он отдал.

— Но… — хотел сказать что-то студент.

— Ничего, от слов начнем переходить к делу. — Он стал с ними прощаться, но в это время кто-то постучал. — Войдите, — сказал Горелов.

Вошел Нарым-Мусатов. Горелов его познакомил со всеми.

— Это мой друг, — сказал он, — Нарым-Мусатов, мы с ним много лет работаем вместе.

— Кровной дружбой связаны — неразрывные, значит, дружки, — подхватил Василий Васильевич.

— Ну, до свидания, — Василий Васильевич и студент стали прощаться с Гореловым, Нарымом и со мною.

— Так через два дня приходите ко мне, друзья, не сюда, в театр, а домой. Вы знаете куда? — обратился Горелов к студенту.

— Знаю, знаю. В котором часу можно?

— Лучше вечером, когда стемнеет. Сегодня воскресенье, значит, во вторник часам к восьми, в сумерки, сумерки помогают, — пожимая им руки и провожая до дверей, сказал Горелов.

Когда ушли Василий Васильевич и студент, Горелов был уже одет и разгримирован.

— Пойдемте, друзья, домой, ночь чудесная, — сказал он. — А ты хорошо сегодня играл, Юсуф.

— Спасибо тебе, Коля, ты редко хвалишь, а если уж похвалишь, значит, стоит.

— Да, да, стоит, — задумчиво сказал Горелов, садясь снова за стол.

— Ты чем взволнован? — спросил его Нарым-Мусатов.

— Так, ничем. Вы, конечно, догадываетесь, кто эти люди? Это представители стачечного комитета. Они приходили к нам, чтобы мы, артисты, им помогли. Завтра фабриканты выбросят на улицу сотни рабочих и заставят голодать их жен, детей и стариков только потому, что они требуют за свой труд столько, чтобы не умереть с голоду.

— Мерзавцы! — громко воскликнул Нарым. Он сильно ударил по ручке кресла и сломал ее.

— «Александр Македонский был герой, но зачем же стулья ломать…», — процитировал Горелов из «Ревизора» и засмеялся.

— Пожалуй, смейся надо мной, Коля, я знаю, что ты с детских лет впитал в себя вольнодумные мысли и идеи — меня этому никто не учил. Я — кутила, буйная голова, только и знаю, что получаю наследство то от тетки, то от дядьки, но и во мне сидит бунтарский дух, и я никого никогда не обижал и не обманывал и все свои деньги я тратил на хорошее дело — на театр, который я люблю больше жизни, и я терпеть не могу мерзавцев… А эти толстосумы — мерзавцы.

— Правильно! Ты прав, честнейшая и добрейшая ты душа, Юсуф. Ты потратил свои деньги на хорошее дело — на театр, так дай денег и этим людям, что ушли отсюда, еще на одно хорошее дело. Мы с тобой почти что братья, я у тебя никогда ничего не просил…

— Ты горд! — проворчал Нарым.

— Дело не в гордости, мне не надо было, я честно зарабатывал свой хлеб, и теперь я прошу у тебя не для себя, мне не нужно, но для этих людей, которые завтра будут выброшены на улицу и будут голодать. Я прошу у тебя и сам помогу им чем возможно. Свой бенефис я целиком им отдам. Юсуф, знаешь что? — вдруг радостно вскричал Горелов. — Купи у меня весь первый ряд на мой бенефис. Завтра я поеду продавать билеты, чтобы больше выручить денег и отдать этим людям, а если ты купишь первый ряд, ты освободишь меня от половины унижения.

— Коля, ясная душа, совесть наша. И… Я не позволю, чтобы ты унижался перед этими ихтиозаврами, продавал им билеты, дай мне всю книжку билетов на твой бенефис!

— На! — весело крикнул Горелов, открывая ящик своего стола и передавая билетные книжки Нарыму. Нарым вынул чековую книжку из бокового кармана и быстро написал чек. — На тебе, Коля, передай своим друзьям. Твои друзья — мои друзья.