Актеры - [19]
Следующий город был Ченстохов. Тоже плохой театрик, средние сборы и теплый прием со стороны неимущих классов.
Наконец-то мы собираемся «домой» в Гродно на зимний сезон. В первом же спектакле сезона со мной произошел курьезный случай, который мог для меня кончиться потерей работы.
После гастрольной поездки с Адельгеймами я уже начал приобретать собственный гардероб. В то время актеры и актрисы должны были иметь свои костюмы для всех спектаклей. Это теперь дирекция театра обязана делать за свой счет любые костюмы ко всем спектаклям, вплоть до носок и носового платка. Во времена моей молодости актер обязан был иметь все свое… И вот я купил себе фрак, конечно, с чужого плеча и к фраку цилиндр, тоже несколько старомодный. По молодости лет я вообразил, что у меня есть все в гардеробе для так называемого «фрачного» актера, и весьма гордился этим. В пьесе «Большой человек» мне дали играть какого-то француза лет 60… Для того, чтобы хорошо играть эту роль нужна была французская легкость и шик… Текст был насыщен французскими словечками, и потому актер мог щегольнуть блестящим произношением. Словом, это была «салонная роль». Ничего этого я по своей крайней неопытности тогда не понимал, да если бы и понял, то сделать этого по-настоящему не сумел бы. Режиссер со своей стороны не сделал мне никаких указаний.
На спектакль я пришел очень рано, старательно загримировался и оделся в свой собственный фрак. Взяв в руки цилиндр, я вышел из уборной к товарищам. Что такое? Все шарахаются от меня в стороны! Я ровно ничего не мог понять… Что это значит? Мне никто ничего не говорит. Это не то, что теперь, когда на художественном совете обсуждаются эскизы париков и костюмов, а на генеральных репетициях можно спокойно проверить и обсудить грим и костюмы. В то время мы о такой роскоши не мечтали! И вот, когда меня увидели наш режиссер и антрепренер, они, вытаращив глаза, уставились на меня. В это время прозвенели неумолимые театральные звонки и было поздно что-нибудь спасать и менять. Дали занавес. Наступил мой выход. Я играл какого-то серьезного дипломата, престарелого резонера. В публике при моем появлении начался неудержимый хохот. Ни одного моего слова слышно не было. Мой партнер, крепившийся до сих пор, тоже расхохотался. Смех в зрительном зале не умолкал, возрастая в те минуты, когда я по ходу пьесы, вставал или ходил по сцене.
Я был испуган до полусмерти и у меня буквально зуб на зуб не попадал. К счастью моему, дали занавес. Меня вызывали громом аплодисментов. Меня буквально вытолкнули на авансцену… Смех и аплодисменты при моем появлении не только усилились, но перешли в овацию. Я стою, кланяюсь и все еще ничего не понимаю. Мой премьер шипит мне сквозь зубы: «Что вы наделали, сумасшедший!» Я испугался еще больше.
Что же все-таки произошло? Почему так смеялась и аплодировала публика? А случилась очень простая вещь. Мой фрак и весь мой вид были невероятно смешны. Я был тогда очень худенький с мальчишеским лицом. В этом фраке я утонул, брюки были очень коротенькие и узенькие. Фрачная рубашка нелепо вылезла из-под «знаменитого» фрака. К юношескому лицу приклеилась нелепая бородка. На руках были нитяные белые перчатки, как у погребального факельщика. Вдобавок ко всему, у меня выпали манжеты, которые не были прикреплены, и я начал заикаться и долго не мог выговорить ни слова. Вообще весь мой «первый выход» был так виртуозно смешон, что товарищи, которые меня порекомендовали антрепренеру Викторову, были крайне смущены. Антрепренер мрачно спросил меня: «Вы понимаете, что вы натворили сегодня?» Но тут вмешалась жена антрепренера актриса Черкасова. Она сказала, что, по ее мнению, эту роль надо играть именно так, как я играл, что случайно получилась хорошая сатира на тот тип, который я изображал. «Это хорошая находка, — сказала она, — и публика в восторге, так и надо оставить!»
П. А. Гарянов и роли Ганса («Страшно жить»).
С тех пор я играл эту роль именно так, и публика приветствовала меня неизменным гомерическим хохотом. Но справедливость требует сказать, что по всей вероятности на последующих спектаклях я играл не так смешно. Я слишком старался.
В этом сезоне я сыграл в «Недоросле» Митрофана, гимназиста в «Детях двадцатого века» и много других ролей. Хозяева мои зорко присматривались ко мне и, по-видимому, поверили, что я все-таки на что-то годен (если роли мне по плечу). В последующей поездке «гардероб» мой пострадал. На какой-то станции мои товарищи купили десятка два яиц и сумели убедить меня, что единственно подходящее место для их хранения это мой цилиндр. А когда прозвучал железнодорожный звонок, и мы бросились бежать к поезду, цилиндр уронили и вместо яиц в нем оказалась яичница. Надевать его было нельзя.
Труппа наша состояла из 25 человек. Играли мы три, а иногда четыре премьеры в неделю. Труд был адский, а главное, радости в нем было мало. Наш режиссер не обладал ярким дарованием. Он был скучен, сер и мелочно придирчив. Зато в труппе были талантливые актеры — Д. Ф. Константинов, прекрасно игравший Давида Лейзера в пьесе А. Андреева «Анатэма» и А. А. Рославлев, ярко и интересно сыгравший Анатэму.
