Актеры - [18]

Со всем юношеским пылом я горячо сказал ему:

— Надо уничтожить самодержавие. Оно душит все живое, держит народ в кабале, в гнете, лучших людей гноит по тюрьмам и казематам, убивает свободную мысль. Мы, русские актеры, должны помочь революции.

Он шепотом остановил меня:

— Говорите тихо. Вы произносите опасные слова, за это можно поплатиться.

Он старался больше не говорить со мной о народном театре.

ГЛАВА 10

Почти пять месяцев я ездил по многим уголкам России с братьями Адельгейм. И везде народ встречал и провожал их прекрасно. Сборы везде были полные. Актерам братья Адельгейм платили с необычайной пунктуальностью, минута в минуту. Со всеми, от актеров до обслуживающего персонала, они были очень любезны и обходительны. Когда я пришел к ним, мой костюм был в весьма плачевном состоянии. И в первые же дни недели Роберт предложил мне аванс, чтобы я купил себе приличный костюм, шляпу и плащ. Когда я все это приобрел и явился к нему в гостиницу, он был искренне обрадован и весело закричал: «Рафа! Скорей иди сюда. Посмотри на нашего Билли. (Я репетировал тогда Билли в пьесе «Трильби»). И Рафаил и Роберт вертели меня вокруг себя и осматривали с ног до головы. Роберт даже сказал мне шутя: «Павел! Вы сами в этом костюме можете разъезжать гастролером и получать 1000 рублей. Ну, чем не гастролер. Правда, Рафа?» Оба они по-мальчишески смеялись и разыгрывали меня, вертя во все стороны. Я им ответил, что новый костюм еще не дает права быть гастролером и получать огромные деньги. Но чувствовал я себя именинником.

Гастроли наши кончились. Братья Адельгейм объявили, что они на некоторое время прекращают спектакли, но надеются, что после перерыва опять встретятся со всей труппой. Адельгеймы записали мой адрес и предложили мне аванс. «Никуда не устраивайтесь, едем с нами», — говорили они. От аванса я отказался, но свой адрес им оставил. Мы расстались. И я снова уехал в свой любимый Киев, где, почти не отдохнув, через несколько дней получил от антрепренера В. Н. Викторова предложение на зимний сезон в Гродно.

И вот я в Гродно. Это славный городок, весь в зелени. Театральная публика ждала нас. Но театр, к сожалению, ремонтировался! Наш антрепренер предложил труппе поездку по польскому краю — в Белосток, Лодзь, Варшаву, Ченстохов, Краков и т. д. Пришлось, конечно, согласиться. Репертуар у нас был — «Большой человек», «Анатэма», «Дети двадцатого века», «Ученик дьявола», «Недоросль».

На первую репетицию собрался весь состав. Режиссер с самого начала произвел на меня неприятное впечатление. Хриплым, пропитым голосом он заявил, что будет «беспощаден», а за нарушение дисциплины намерен «штрафовать, штрафовать, и штрафовать!»

После недвусмысленной режиссерской декларации последовали «будни провинциального театра». Спектакли у нас шли с 3—4 репетиций. Роли за этот срок выучить было трудно, за всех играл суфлер.

П. А. Гарянов в роли Глуховцева («Дни нашей жизни»).

Первый город, в который мы приехали, был Белосток. Сборы там были средние и прием средний. Буржуа пренебрегали нашим театром. «Мы ездим смотреть спектакли в Варшаву», — надменно ответил один из «шляхтичей» нашему антрепренеру на его униженное приглашение посетить наш театр. Нищих в Белостоке было так много, что делалось страшно. На улицах, квартирах лежала печать бедности. В предместьях в ужасных лачугах ютился заводской пролетариат. Но, как это ни странно, театр заполняла беднота да средней руки интеллигенция. Вот кто любит и актеров и театр! Самый большой успех выпал на долю пьесы Л. Андреева «Анатэма». В Белостоке много евреев, и страдания старика Лейзера были понятны им. Публика в Белостоке запросто приходила к нам за кулисы, знакомилась с нами. Нас угощали сладостями, орехами, приглашали в гости на чашку чая, пообедать. И нам казалось, что мы давно знакомы с этими простыми, сердечными людьми. Закончив гастроли в Белостоке, мы горячо и сердечно попрощались с нашими новыми друзьями. Да, это были настоящие друзья. Они пришли на вокзал проводить нас и заполнили весь перрон…

Поезд тронулся, увозя нас в Варшаву…

* * *

В Варшаву мы прибыли утром. Солнце. Чудесный вокзал, длинные широкие улицы, какие-то необыкновенные кафе, огромные витрины магазинов. Коляски с богатыми дамами в них! Дамы, ведущие на цепочках крохотных породистых собачек!.. Мужчины в блестящих цилиндрах!.. А рядом нищета еще более страшная, вопиющая, неприкрытая, нежели в Белостоке. На одного элегантного бездельника приходится десяток оборванных, полуголодных и совсем голодных людей. И это так резко бьет в глаза! Шумят оркестры в шикарных ресторанах, кафе… В этих кафе вы не увидите ни бедняка, ни варшавянина средней руки… Но зато вечером в театре вы не встретите завсегдатая этих ресторанов и кафе… Вы увидите там скромно одетого учителя, доктора, рабочего, мелкого служащего… В руках у него газета, программа и билет в театр…

Играли мы в полуподвальном театре, который принадлежал в то время знаменитым еврейским актерам — чете Каминских. Это были милые, по-старомодному воспитанные люди. Они пришли к нам за кулисы и тут же церемонно представились и перезнакомились со всей труппой. Каминские бывали на всех наших спектаклях, приводя свою дочь, будущую актрису. Театр у них был плохо оборудован, сырой, темный и неуютный. (В наши дни, пожалуй, в самом небольшом городке нет такого плохого театрика). Советские дворцы культуры могли бы гордо стоять на самых центральных улицах Варшавы и поражать своей красотой, уютом и театральной техникой. А в Варшаве жалкий полуподвал назывался «театром». Таково было внимание к культуре при господстве капитала.