Актеры - [14]

— Только сцена может спасти меня от отчаяния и одиночества, — сказала она. — У меня ничего не осталось, кроме сцены.

Женщина заплакала. На вид ей было лет 30, может быть, 35. Лицо у нее было красивым и печальным, чуть-чуть поблекшим от горя. Она сидела такая одинокая, беспомощная, маленькая, так горько рыдала и рассказывала мне, совсем незнакомому юноше, свое горе, что мне стало ее бесконечно жалко. Я не то, что понял, а почувствовал, что она простая, чистая, нетронутая натура, что она, пожалуй, хуже меня знает жизнь, и я решил помочь ей, чем только смогу. И она пришла к этому субъекту, она хотела работать с ним? С кем работать? К кому она пришла? Это злая пародия на актера, на искусство, на людей. Ведь она погибнет. Эти люди растопчут ее… И я все это ей сказал. Я говорил ей, волнуясь и боясь, что вот-вот войдет «гастролер», услышит, что я говорю, изобьет меня и выгонит. Я просил ее не поступать сюда, не ездить с этим «знаменитым гастролером». Если я поеду это не страшно. Я — мужчина, а она — женщина. Она поняла мою искренность и сердечность и ответила мне, вытирая слезы:

— Спасибо вам, юноша, спасибо. Я имею право вас так называть: я на много старше вас, вам, наверное, лет 20, а мне уже 35. Скоро четыре десятка! Сорок лет — бабий век, так кажется говорят? Так вот что я вам скажу, мой друг, я надеюсь, что мы с вами будем друзьями. Я ничего не боюсь: я прошла через такое горе, что мне ничего не страшно. Несчастье может меня согнуть, убить, уничтожить, грязь я к себе не пущу, отброшу. Она меня не коснется. Я умру, но не сдамся! Никогда.

ГЛАВА 6

Итак, мы поехали с «гастролером»… Несколько репетиций, и пьеса «Жизнь человека» была готова. Сам Ольрич играл человека. Неверова Вера Ивановна, так звали актрису, которую я страстно убеждал не ездить с этой компанией, играла жену человека. Кроме нее, были еще две актрисы. Одна из них, жена «гастролера», а другая — тоже чья-то жена… Обе они были жалкие, запуганные создания и плохие актрисы. Жена «гастролера» ко всему прочему еще слегка заикалась. Неверова же оказалась очень талантливой, вдумчивой актрисой. Она кропотливо работала над ролями. Несмотря на то, что Неверова не окончила театральную школу, она правильно и тонко понимала каждый образ, тщательно его изучая. Она действительно не обращала внимания на всех этих лицедеев и заставила их уважать себя. В отношении ее «наши гастролеры» держали себя прилично, насколько они это могли сделать. На вид Неверова (особенно под гримом) казалась очень молодой. Мы с ней играли водевиль «Школьная пара», в «Пробуждении весны» она играла девочку и была моей партнершей. Вера Ивановна была образованным, начитанным человеком. Я ее никогда не видел без книги. Она много читала о театре, об искусстве, хорошо знала русскую и иностранную литературу и историю театра. Вера Ивановна была чрезвычайно интересной собеседницей. Строгая к себе, она была строга и ко мне. И ее советы очень помогали мне в работе над ролями. С моим мнением она тоже считалась. Между нами завязалась настоящая творческая дружба. Мы с ней мечтали о большом, настоящем театре. Для нас искусство было действительно святым. А в нашей труппе актеры были все как на подбор. Ольрич, видимо, «подбирал» актериков, в полном смысле, на себя глядя. Это был букет из шмаг, аркашек и миловзоровых. Но в присутствии Веры Ивановны вся эта компания как бы смущалась, стесняясь своих поступков. Никто не посмел оскорбить ее или обидеть.

Начались «гастроли». Спектакли были непередаваемо убоги. Актеры ролей не знали, говорили на сцене всякую ересь. Руководитель труппы, пожалуй, был хуже всех. Чаще всего он был пьян. Глядя на него, напивались и актеры. Играть с ним, да и со всей компанией было мукой, страданием. Особенно тяжело было Неверовой. «Гастролер» взвалил на ее хрупкие плечи чуть ли не все женские роли.

Помню, как мы заехали в какой-то маленький городок, как говорят, забытый людьми и богом. Играли мы в летнем саду. И вот, после спектакля, мы ушли с Верой Ивановной в глубину сада. Долго сидели молча на полуразвалившейся скамейке, а потом… она горько заплакала (я же кусал губы, чтобы не разрыдаться) от безысходности, оттого, что жизнь заставила нас участвовать в таком преступлении, как эти спектакли. «Такие актеры, — всхлипывала она, — такой «гастролер»!.. — «Друг мой, что делать?» — спрашивал я ее.

В этот вечер она стала моей сестрой, старшим другом и товарищем. Но на мой вопрос: что делать? — у нее не было ответа. Мы оба искали и не могли найти выход из нашего положения. Мы даже не могли бросить это знаменитое «дело» и уйти куда глаза глядят. Ольрич выдавал нам ежедневно авансы в 30—35 копеек в день. На эти деньги мы могли только кое-как питаться. И снова мы играли эти позорные спектакли…

Как в калейдоскопе мелькали городки, местечки, полуразвалившиеся театрики, пыльные сцены, грязные ночлежки, где мы останавливались на жилье. Бывали дни, когда «гастролер», ссылаясь на плохие сборы, не давал нам и 30 копеек. Тогда к нашим мучениям присоединялся и голод. Я уже не мог видеть вечно пьяной морды нашего «гастролера». Я ненавидел его всей душой. Временами я думал, что могу убить это пьяное животное. А он все чаще и чаще заставлял нас голодать, а сам пропивал наши трудовые гроши, которые обязан был давать нам на ежедневное пропитание.