Агата Кристи: Английская тайна - [181]

Однако что касается находок, то их масса: прекрасные резные вещицы из слоновой кости кучами свалены во всех комнатах дома… Мы с Джоан до изнеможения трудимся над ними все дни напролет, времени катастрофически не хватает, а вещи эти лежали так близко под поверхностью земли, что находятся в плачевном состоянии. Моя спина… Моя спина! (Все время что-нибудь не так — то с ногой, то с зубами, то со спиной, то глаза слепнут и т. д. и т. д.)».

Неужели все это доставляло ей удовольствие? В некотором смысле — да; но еще и служило определенной цели. «Она чувствовала себя на раскопках спокойно и непринужденно, — рассказывает Джоан Оутс. — Она обожала цветы, ей нравился пейзаж, и она ни разу не сказала, что ей это надоело. Я восхищалась ею. Она была чрезвычайно дружелюбна и щедра, но всегда держалась на заднем плане. Она была как бы доброй матушкой, но при этом никогда ни во что не вмешивалась. Без нее у нас там была бы совершенно другая жизнь. И с Максом было бы гораздо труднее ладить».

Макс пребывал здесь во всех отношениях в своей стихии, и успех вынес на поверхность дремавшую, видимо, в нем склонность к автократии. На раскопках он часто бывал расположен к конфронтации. «Макс был очень капризен и легко выходил из себя», но присутствие Агаты действовало как бальзам. «Ей всего лишь стоило сказать: „Ну, Макс“, — очень спокойным голосом, и он на минуту замолкал, а потом, какова бы ни была причина его гнева, остывал».

Присутствие Агаты Кристи было, конечно, приманкой, привлекавшей внимание к раскопкам и повышавшей их престиж. Это тоже очень подходило Максу. «Макс обожал внимание. На раскопках кто только не побывал: археологи, послы, министры правительства. Это было чрезвычайно интересно. Но я помню Агату на этих мероприятиях: она забивалась в какой-нибудь дальний угол и тихо там сидела. Не думаю, что она нас избегала, просто не принимала участия в разговорах. Всем заправлял Макс… Это была жизнь, которая ему нравилась. Ей же, полагаю, все это было трудно переносить».[455]

Это лишний раз свидетельствует об Агатиной «робости», примеров которой приводят множество в рассказах о ее более поздних годах (в том числе знаменитая история о том, как в 1958 году ее, не узнав, не хотели пропускать в «Савой» на торжественный прием по случаю десятилетия сценической жизни «Мышеловки», и она безропотно ретировалась). Конечно, с годами Агата становилась все больше расположенной к уединению, хотя не всегда обнаруживала неприязнь к публичным мероприятиям. В те времена вокруг британского посольства в Ираке бурлила жизнь — по словам Джоан Оутс, именно этого стало недоставать Максу после революции 1958 года, — и Агата в ней участвовала. «Сегодня мы ведем Светскую Жизнь — коктейль у французского министра и ужин у кого-то из чиновников Британского совета»,[456] — писала она Розалинде из Багдада. И еще: «Вчера мы ужинали в посольстве и познакомились с новым послом — очень энергичным и занятным человеком. В День подарков на „Паутину“ [ее пьеса, написанная в 1954 году][457] приходили целыми семьями, возраст от 11 до 79 лет, и всем понравилось…»[458] Возможно, она делала это ради Макса: всемирно известная Агата Кристи была, в конце концов, его визитной карточкой, — а возможно, «робость» скорее служила ей прикрытием, чем была подлинным свойством характера. Быть робкой иногда полезно. Особенно если человек является объектом повышенного внимания, которое Агате было в тягость. Как, например, случилось в Каире, где она остановилась на несколько дней (и где ей пришлось участвовать «в двух грандиозных посольских приемах»). Хозяева сообщили ей, что прибыли три девушки, которые «видите ли, желают увидеть миссис Мэллоуэн! Когда они узнали, что у нас остановилась сама Агата Кристи, они не могли в это поверить!». Агата описала эту сцену в письме к Розалинде: «Они тихонько гуськом вошли после чая и, выстроившись в шеренгу, застыли молча, не сводя с меня глаз. Очень неловкая сцена…»[459]

За пределами Востока, однако, Агате в какой-то мере удавалось держать дистанцию с собственной славой. «Наверняка она была счастлива находиться подальше от гнета, который испытывала в Англии, — сказала Джоан Оутс. — Помню, едва завидев машину — мы все ненавидели осаждавших нас визитеров, — Агата удалялась в свой крохотный „кабинет“ и запирала дверь. Однажды приехали два молодых финна. Они явились специально, чтобы увидеть Агату Кристи, и не желали слышать никаких отказов. Они знали, что она там, и были полны решимости познакомиться с ней. Войдя в дом, молодые люди обнаружили, что у нее отдельная комната, и стали барабанить в дверь, за которой скрывалась Агата. Когда к вам проявляют подобное внимание, можете себе представить, как приятно находиться в месте, где такое случается по крайней мере нечасто».

Это действительно служило одной из основных причин ее частых отлучек на Восток. На протяжении 1950-х гнет общественного внимания к Агате на родине стал столь тяжким, что Восток приобрел для нее притягательность поистине духовного убежища. «Как прекрасно по утрам выползать на балкон и смотреть на Тигр, — писала она Розалинде, — отдохнуть, сидя под солнцем, обдумать парочку замысловатых убийств, поворошить огонь в очаге и съесть хорошую порцию довольно грубой пищи!» Несмотря на все посольские ловушки, это была более простая жизнь. Она обладала тем обаянием примитива, который Агата изобразила в конце своего раннего романа «Человек в коричневом костюме»: там ее героиня, «молодая цыганка», живет в духовном слиянии с грандиозной южноафриканской природой, и ее ничуть не волнует холодный суперцивилизованный Запад. Что-то привлекало Агату в тамошнем пронзительном воздухе, необузданном климате и улыбчивом арабском фатализме. («Сара наслаждалась его легкой размашистой походкой, гордо-независимой посадкой головы. Только европейские детали его костюма казались безвкусными и неуместными».