С пяти до двенадцати лет у меня была замечательно счастливая жизнь.
Из письма А. Кристи (1973)
Помню я и еще одно — как Роберт сказал, что на крестинах Руперта Сент-Лу не было злых фей. Я потом спросила его, что он имел в виду, и он ответил: «Ну, если не было ни одной злой феи — откуда же взяться биографии?»
Мэри Вестмакотт (псевдоним Агаты Кристи). Роза и тис
В Торки подъем по Бартон-роуд крут, а наверху ничего нет. Когда-то там стоял дом, в котором родилась Агата Кристи. Теперь его можно воскресить только в воображении.
Всю жизнь Агата Кристи была влюблена в свое детство, и местом действия ее детских грез всегда оставался их родовой дом Эшфилд. До конца дней своих она продолжала видеть его во сне. Когда в 1960 году, через двадцать лет после продажи дома (быть может, это был знак, что детство наконец кончилось?), дом разрушили, она плакала, как дитя.
Поднимаясь по этой дороге, трудно представить себе прошлое: слишком уж мало здесь от него осталось. Бартон-роуд находится за пределами собственно города, однако это не защитило ее от английской современности: аляповатые здания колледжа, склад оптового магазина розничных и импортных товаров, школа и квартал муниципальных жилых домов обрамляют холм, который вел когда-то к Эшфилду. Приблизительно на том месте, где находился дом Агаты, теперь стоит несколько особняков. Минующая их тропа ведет к потайному треугольнику земли, огороженному каменной стеной; не здесь ли проходила в свое время граница сада? Возможно. А вот тут, в прохладном затененном углу вокруг старого пня, вероятно, располагалось Собачье кладбище, где под маленькими надгробиями были похоронены домашние любимцы семьи, в том числе йоркширский терьер Тони — первая собака Агаты.
Но когда, глядя на этот укромный уголок Торки, слыша скрипучие крики чаек, которые были знакомы Агате так же хорошо, как звучание собственного имени, следуя по не изменившемуся с тех пор «фарватеру» Бартон-роуд, включаешь воображение, то начинаешь почти реально ощущать, как сама Агата идет по дороге вверх или вниз, и ветер треплет ее волосы, и грудь ее вздымается от радости: ребенком она идет за руку с няней; позднее — одна, затянутая в украшенный кружевами корсет, с волочащимся по земле, набухшим от грязи краем подола. Только представьте себе: взойти на такой холм в корсете! Именно сюда ее будущий муж Арчи Кристи притарахтел на своем мотоцикле в поисках рассудительной стройной девушки, в которую влюбился на танцевальном вечере близ Эксетера; сидя за чаем с матерью Агаты, он ждал, когда она вернется из дома напротив, куда отправилась поиграть в бадминтон, — из Руклендза, одного из немногочисленных соседних домов, живших, как и ее собственный, в состоянии расслабленной дремы. Тогда это был ее мир. То были годы эдвардианской безмятежности. В легком мареве одно долгое лето сменяло другое; тень на сбегающие по склонам холма лужайки отбрасывали лишь чайные столики, крокетные воротца да мягко свисающие поля шляп художников-любителей. Воздух был напоен сладким ароматом роз, и чувствовать себя счастливой было совсем не трудно. Агата Кристи на всю жизнь сохранила в памяти душевное состояние тех лет, которые всегда пребывали с нею.
С верхней точки Бартон-роуд открывается вид на Торки — на семь его набегающих волнами холмов и широко раскинувшуюся дугу залива, за которым мерцает бликами море. Примерно эта же картина — отчасти доступная и нам, отчасти хранящая свои тайны — представала взору Агаты, и она любила ее настолько, что, совершая в 1920-х кругосветное путешествие с Арчи, писала матери: «Южная Африка такая же, как все истинно прекрасные места на Земле, точь-в-точь как Торки».
Того города больше не существует. Торки поры Агатиной юности имел свою завершенную форму: это был изысканно красивый самодостаточный уголок, прочерченный полукружьями и террасами, с огромными пастельных цветов виллами посреди деревьев и холмов, со своими ритуалами, внутренней структурой отношений и провинциальной безыскусностью. Это был морской курорт для мягкого восстановления здоровья, из тех городков, куда люди приезжали, заручившись рекомендательными письмами. Летом местные газеты каждую неделю публиковали списки прибывших отдыхающих; про эти списки говорили, что читаются они как «Готский альманах».[1] Семьи местных жителей принадлежали к тому же социальному кругу, что и семья Агаты: средний класс, тяготеющий к высшему. Такую однородность населения трудно переоценить. Все, что окружало Агату, было надежным и стабильным. Внутри этой стабильности, однако, свобода ее воображения не была ограничена ничем.
Но могла ли она даже в буйном своем воображении представить себе Торки двадцать первого века? В послевоенные годы Агата испытывала почтительный ужас перед социальными переменами; в некотором смысле она была такой же реалисткой в отношении окружающей жизни, как ее мисс Марпл — пожилая дама-детектив, которая всегда ждет худшего и никогда не обманывается в своих ожиданиях. Однако Агата была еще и глубоко верующим человеком — верующим в Бога и человеческую природу. Так могла ли она предвидеть тот исполненный ликования прорыв, который совершит Англия и от которого разорвется сердце ее малой родины?