Афорист - [46]

А с другой стороны с голоду умирает старуха. От простуды. От обыкновенной ангины, потому что у неё нет денег на аспирин.

Штрихи к портрету:

— Сколько материала на ней!

— Ты имеешь в виду одежду?

— Действительно, в эту ткань можно было бы завернуть трёх девушек их аборигенского «Чала». Но я имею в виду иной материал. Такого количества плоти хватило, чтобы выкроить и Субмарину, и Рэн, и наверняка осталось бы.

Подменять, подминать.

Мах, мох, мех, маг, миг.

Бух, бег, Бах, Бог.

— Скоро пойдёт листопад. Успеть бы!

— Куда успеть?

— Грехи отмолить.

— Но причём тут осень?

— Осень — это конец.

— Понятно. Весна — начало. Лето — разгар. А зима что?

— Это и есть то, что бывает после того, как…

Психома

И он вспомнил, как до отчаяния взывал старец Иоаким: «Скорее, стройте храмы! Побольше стройте, повместительнее. В Домах Божиих найдёте укрытие себе!»

Как прав был монах. Как жаль, что никто не обращал внимания на его призывы. Так думал он, стоя на паперти деревенской церковки, глядя на то, как наполняется земля окрест белым, холодно мерцающим огнём.

И слышал вопли и стоны тех, кто захвачен был этой пеленой–плазмой. Они ползли и подползали к ступеням храма. Тянули руки, пытаясь вскарабкаться наверх, добраться до порога — горящие, зловонные, и стекающие кровью, похожей на грязь…

Два пути видел перед собой он. Войти в храм и спастись от муки. И сойти в этот разлагающий плоть пламень.

Так почему же медлил? Ведь шаг ступи — и ты за порогом церкви, ты спасён. Ибо окажешься под куполом благостыни.

Почему?

Он думал, и его трясло откровением, открывшемся ему. Уйти в церковь, значит не сомневаться в себе: в том, что чист и достоин; значит сохранить тело своё таким, каково оно есть; значит уйти в новую жизнь в этой плоти… А с плотью унести туда позор и мерзость этой жизни. О нет! Так ошибаться может лишь тот, кто думает о себе: я чист, аки младенец. Не было в нём уверенности такой. Ибо помнил он за собой и пороки, и грехи. Пусть казались они до сих пор и прощёнными, и замоленными. Он знал. Он помнил о них. Коль были они однажды, значит остались, есть они, пусть даже не в нём, но около него: на этих невинных деревьях, на тех немых камнях… И чтобы избавить мир от них, надо изъять их из души своей, которая не только ты, но и часть мира сего. Но самое главное, не допустить их туда, в новый мир бессмертных.

И он, стоявший только что на пороге Дома Божьего, сделал свой шаг. Но не под сень блаженства, а в подступивший, клубящийся белый мерцающий пламень.

И возопил, но не от боли открывшихся язв. Конечно, он испытал адскую боль. Он познал неведомое страдание. Но вместе с тем озарил его свет освобождения, райская радость гармонии перехода в вечность.

Ведение, виденье.

Параллакс, пара ласк.

Фрагмент беседы в баре Пизы:

— Когда у него появились деньги, он пошёл по злачным местам, где пропадал круглые сутки. Он пил, ел, ел и пил. Он угощал и угощался. При этом не пьянел, не уставал, не толстел.

— Мы шевелимся: копошимся, суетимся, преследуем цели, друг друга, убиваем время и самих себя, жрём жирное и слабых и мешаем, мешаем, мешаем ближним.

В обмане, хандре прожигаем жизни, а нам и в голову не приходит, что дни и здоровье мы тратим не на то, что нам положено.

— Поразительно!

— Для меня нет.

— Ты привык.

— Что ты имеешь в виду, говоря «привык»?

— Так думать.

— Может быть. Я всё время думаю, о чём придётся. Вот сейчас меня снова зацепило, но другое.

— Что же?

— Почему слова «поразительно» и «паразит» так похожи?

Сапиенс, сам — пенис!

Лежали, задрав ботинки, — значит, валялись, бездельничали.

Юные аборигены из обеспеченных семей, так называемая первобытная молодёжь бездельничала однообразно: играла в джёску; мелькали смуглые голени и стопы, обутые в белоснежные кроссовки, каждая из которых стоила пенсии старушки, стоящей в очереди за молоком и хлебом.

Когда ты молод, полон сил, привлекателен, и женщины для тебя не проблема, но источник наслаждения, ты не думаешь о вечности и бессмертии. Ты весь во власти плоти, и разговоры о душе тебя, в лучшем случае, потешают. Ты порой даже злишься, когда к тебе пристают: побойся Бога! Ты меняешь подружек, как гондоны, и не думаешь, что творишь грех. Иногда ты саркастически, а то и с обидой думаешь и никак не можешь понять: почему морален скучный, живущий под каблуком жены, избегающий водки и табака, солёного словца и сального анекдота и аморален ты, жизнь которого полна радостных ощущений?

Но как ты меняешься и как ты вдруг начинаешь поминать (понимать) Бога, когда вдруг или не вдруг теряешь хотя бы одно из вышеназванных его даров: привлекательность, молодость или силу. В чём дело? И зачем Господь даёт их нам, если знает, что, обладая ими, мы не можем быть иными?

Непостижимы и неисповедимы его деяния!

Для всех или только для нас, наделённых силой, привлекательностью — таких слабых и таких непривлекательных в глазах Его?

Буква «Ж», особенно когда начертана небрежно, напоминает лежащую с задранными ногами бабу.

Слово не воробей. Слово не человек. Слово не материя. Всё смертно, лишь слово, как дух, однажды явившись, остаётся во Вселенной, летя.

Не умеющий любить женщину, разве может любить Бога?!