Абстрактный человек - [59]

Находясь в этом новом для него состоянии полного углубления в предмет, он увлекся чтением книги, строя на скупых ее строках свое здание, при этом абсолютно не обдумывая его.

Он спокойно, без ужаса и содрогания, стал погружаться в тот огромный искаженный мир, который, как он считал в данный момент, открылся ему и который уже диктовал ему свои условия.

Книга помогала ему строить это здание. Он вчитывался в отдельные фразы и не понимал их смысла всем сознанием. Но некоторая часть сознания, которая была в нем в этот момент обострена, сразу по этим обрывочным, выхваченным из специальной монографии, посвященной опухолям мозга (или, как они назывались в ней, — новообразованиям), работала, и не относя полученных знаний собственно к нему, к Майкову, а используя их как-то отдельно, для строительства нового фантастического мира. Нового образа.

Книга начиналась с описания молекул, из которых сложены клетки человеческого, да и не только человеческого, но и любого иного, живого, трепещущего тела.

Тела в воображении Майкова отсутствовали, все его воображение было направлено на участочки элементарные, самые простенькие. Кстати, для этого периода моего героя как раз было свойственно расщеплять мир на абстрактные отрезки.

Владимир Глебович с некоторым даже удовольствием, опираясь на островки фраз, как на основы, стал строить в воображении своем новый этот мир. Он испытывал то ощущение свободы и полета, которое, кстати, охватывало его всякий раз при написании картин. Одновременно он предполагал, что строительство его совершенно оригинально, как оригинально всякое подлинное творение. И болезнь свою он творил в себе, отражая ее в новых формах.

В мгновение ока он погрузился в такой же цельный и чудесный мир, как и тот, в который только что внедряли его Иванов с чистеньким доцентом. Ощущение бесконечности и неисчерпаемости этого нового мира снова наполнило сознание.

Увидел он безбрежную пустоту, заполненную извивающимися, колышащимися обрывками вещества, теми тончайшими полностью абстрактными нитями, из которых чудом складывается живое.

Эти длинные, уходящие в бесконечность нити, составленные из множества трепещущих, наполненных чем-то живым шаров, извивались, сплетались, схлестывались, образуя спирали, круги, колыхались, как водоросли, подчинявшиеся единому ритму.

Этот ритм исходил от огромной (составленной из мириадов больших и малых шаров, держащихся друг около друга на невидимых глазу растяжках, так, как держатся друг около друга планеты) звезды. Шары, шарики, шарочки, иногда вытянутые, словно куриные яйца, почти прозрачные, почти эфемерные, плясали друг возле друга в хаотическом разрушительном танце, но подчиняясь единому ритму, который будто подавлял хаос и выстраивал шары в некое гигантское спиральное сооружение, которое покоилось внутри огромной, фактически нескончаемой по размерам своим сферы, натянутой над ним, за ним, под ним, как купол, как единый, состоящий из таких же трепещущих в том же ритме, правда, иногда сбивающихся с него, эфемерных образований.

Это было почти сердце живой материи. Место, недалекое от этого самого сердца, но, одновременно, и бесконечно, до тоски и замирания души, удаленное от него. И до самого главного, до источника сего вакхического, торжественного ритмического танца было далеко-далеко. Как до конца мира, до конца Вселенной.

Сама спираль эта плавными извивами своими завораживала душу. И эта спираль, эта царственная хозяйка этого мира, эта пустая, на посторонний взгляд ничтожная, не значащая ничего абстракция показалась Майкову умной, если так можно выразиться о молекуле, и не просто умной, а умнейшей, наделенной такими разнообразными качествами, о которых самый умный организм и самое развитое и огромное существо и предполагать-то не могло. Просто ум этот был иной, выражался в иной форме, непривычной, не читаемой человеческим сознанием, не зацепленной с ним и поэтому не рождающей в нем образов и мириадов смыслов, какие рождают формы внешней, поверхностной жизни.

О! Она не была памятником, вокруг которого организуется жизнь, она была деятелем, она была частью того великого строительства нового мира, в которое сознанием своим и включился товарищ Майков.

Она была явно материальна и видна, но одновременно какая-то воздушность и эфемерность сквозили в ней, как будто эта абстракция была соткана из упругого, яркого, но плотного могущественного света; как будто каждый шар, ее составляющий и плясавший около своей оси, был не шаром, а шаровой молнией, напитанной силой и властью. Внутри спирали были шары огромные, и вокруг них ее тело, как змея, делало несколько оборотов, и так игриво, и так эффектно, так живо, что наш наблюдатель невольно залюбовался этими завитушками, созданными не только для украшательства, но и для какой-то иной, более высокой цели. Временами части спирали медленно отделялись от нее, оставляя на покинутом месте провалы, и исчезали во мраке, а на их место из этого же мрака становились иные части, и прерванный ритмический танец продолжался.

«Нарушение спиралей ДНК, — читал Майков, — разрушение по тем или иным причинам (радиация, вирусные поражения, химические поражения, нарушения ферментативного обмена и все другие поражения) приводят к тяжелым генетическим нарушениям клетки, к рождению новых дегенеративных клеток, которые вообще не подчиняются всему организму в целом. Нервные поражения опухолеродными клетками не исключение в этом смысле. Опухоли в нервных тканях разрастаются не так быстро и оригинальным образом отражаются на личности. Наступают отдельные моменты обострения сознания, особенно у особ интеллектуального труда, более того, отдельные виды новообразований способствуют созданию новых оригинальных произведений».