Абстрактный человек - [58]

Неожиданно он заметил, что вдалеке в такой же, как и он, неестественной позе стоит еще один человек. Одна рука у него была поднята, вторая плотно прижата к телу, нога выставлена как для шага, но самого ожидаемого шага так и не случилось. Мимо этого человека-памятника скользили какие-то люди. Они были одеты в больничные халаты, движения их были размеренны.

Некий человек средних лет с заросшим от долгого небритья лицом заглянул в глаза застывшему Владимиру Глебовичу. Своими расширенными зрачками он рыскал по майковским глазам, как бы ища чего-то, но вскоре так же беззвучно отошел. Мимо шла старуха. Она несла в руках тарелку с гороховым супом. Она также любопытно посмотрела на Майкова, но, встретившись с ним глазами, тотчас отвела свои глаза в пол.

Наконец Майков все же тронулся с места и пошел вдоль коридорной стены. Страх постепенно уходил из него, и он смог осмотреться. Он увидел, что тут не было разделения, обычного в обычных больницах, на мужское и женское отделения, больше того — тут даже попадались и дети. Это были также особенные дети. Какая-то сосредоточенность, свойственная, как он заметил, всем здешним обитателям, сковала и их лица, словно и дети, находящиеся тут, что-то знали о себе, что было в них и что они боялись отпустить. Складывалось такое впечатление, что они несли в себе какие-то наполненные сосуды и боялись их расплескать.

Выражение скованной молчаливости и сосредоточенности, какого-то общего соболезнования и одновременного любопытства друг к другу было настолько общим, что как-то соединяло всех присутствующих тут людей воедино в некий организм, который жил своими потребностями и своими размышлениями, организм, частичкой которого стал и наш герой. Этот организм постоянно прислушивался к себе, проверял себя, всматривался в свои уголки, примерял что-то на себя, словно мерял новую непривычную одежду и углублялся в себя, сверлил себя собой же — как убедился позже Владимир Глебович, — охваченный каким-то тайным желанием самомучительства и самоистязания.

Лица неторопливо идущих мимо людей почти все были некрасивы, хотя в иных лицах, особенно женских, угадывалась былая красота и осколки былой настоящей жизни. Об этой прошлой жизни тут не принято было вспоминать вслух, хотя каждый то и дело вспоминал ее про себя, как самую глубокую, как самую светлую мечту свою, мечту из прошлого.

По крайней мере Владимир Глебович представлял себе ситуацию так. Но как представил бы ее человек другого склада, совершенно неизвестно. Скорее всего, он ничего такого удивительного в этом коридоре, в этих фигурках и не заметил бы, да и вообще, обремененный своими заботами, и всматриваться в них не стал бы. Зачем ему это?

Коридор вливался в залу. В зале стоял телевизор, около которого сидело несколько человек. Майков присел на стул. Около него невдалеке сидели двое мужчин. Когда они увидели его, то немного приподнялись и отодвинулись, очевидно, опасаясь заразы.

— И тяжесть такая, знаете, в животе, — продолжал один говорить другому, — словно там что-то разливается. У вас такого нет?

— Да нет, у меня как-то по-иному. Сосет все как-то, и сны меня мучают сильно. Больше чем даже боли. Снятся, и забыть их нельзя, словно то, что вам приснилось, так оно и было на самом деле. А снятся какие-то закоулки, и дом мой снится, я знаю, что это мой дом, но только вид у него совершенно иной и ощущение при этом иное, будто дом чужой, хотя есть во мне что-то, что говорит — твой это дом. И даже родные снятся какие-то другие, будто их подменили, я их узнаю во сне, но они другие. Я говорю им, что снится мне это, а они говорят: пустяки, главное, чтобы болей не было, а боли перед этими снами чистые пустяки, вы меня понимаете?

— Да, нас с вами трудно понять. А во мне словно разрастается что-то, я даже руками чувствую. И что за сила такая?

— Говорят, вирус.

— Нет, я этому не верю, это что-то другое.

Майков не дослушал разговор, поднялся и пошел бродить дальше. Дальше были еще какие-то специальные комнаты, зальчики; в одном из них Владимир Глебович нашел библиотеку. Книги в ней были все больше специальные, медицинские, толстые и солидные. Майков вынул одну из них и, прочитав название, как-то даже поморщился. «Этимология некоторых новообразований срединных отделов головного мозга. Патогенез, развитие, результаты исследований» — таково было название. Майков хотел было закрыть книгу, но не мог преодолеть чувство любопытства и начал читать наугад.

Тут с Владимиром Глебовичем случилось еще одно совершенно незначительное духовное происшествие. Вообще, вся его жизнь теперь стала состоять сплошь из таких происшествий, иные были больше, другие — меньше. Но в конце-то концов они и привели его к глубоким и коренным переменам. Это происшествие заключалось в том, что мыслительная способность нашего героя неожиданно отделилась от другой способности — ее можно назвать способностью чувственной сферы проникать в суть случая. Он смог просто представлять и сопереживать событие без какого-то анализа, без того даже, чтобы отнести это событие к себе, хотя оно, совершенно очевидно, относилось именно к нему. В скобках можно сказать, что Майков уже не чувствовал себя совершенно цельным и отдельным человеком. Он ощущал себя раздробленным на множество самостоятельно действующих существ, которые и действовали в множестве пересекающихся или непересекающихся миров. В нем образовалась та чистая энергия, которая могла проникать в формы действия, сопереживать ему, входить в него, совершенно, или же почти совершенно, отвлекаясь от собственной личности. Это было началом того катастрофического дробления личности Владимира Глебовича, которое последовало потом, в момент уже совершенного его кризиса, когда наш герой, уже в полном смысле этого слова, находился между жизнью и смертью.