— Ну-ну, Блоха, собачка моя, не надо так уж стараться, на господина витязя лаять!
Собака взглянула на меня, махнула хвостом, злость развеивая, и побежала назад, в лес. Будто сказала: ладно, мол, лаять на него я не стану, но и видеть его не желаю.
Поскольку у кассира в этой заминке роли, так сказать, не было, то он скоро потерял терпение и прикрикнул на меня:
— Эй, щенок, подойдешь ли ты, наконец?
Было мне в ту пору без малого шестнадцать, но никто еще ни разу не сказал мне «щенок». Ох и взбесился я, ярость вперед меня помчалась, в мыслях я уже и голову молодому барчуку топориком рассек. Но тут же, однако, проглотил обиду и подошел к нему как ни в чем не бывало. Однако, пока шел, решил твердо, что даром ему это не пройдет, господь уж сыщет способ, как-нибудь исподволь, через меня то есть, его накажет.
— Чего угодно, ваше благородие молодой барич? — вытянулся я перед ним.
— Где ты шлялся? — спросил он грубо.
— Там, куда обязанности мои меня призывали, — ответил я.
— А почему дом без присмотра оставил?
— Я его без присмотра не оставлял.
— Как так?
— А так, что Провидение при нем оставалось, оно и присматривало.
Кассир таращился на меня обалдело, хотя что я такого сказал, только то, чему в школе святые отцы учили. Он поглядел на жандарма и, вместо того чтобы меня представить ему, проворчал:
— Что вы на это скажете?
Я тоже поглядел на жандарма. Он стоял суровый и неподвижный, как изваяние. Сказать он ничего не сказал, только кивер сдвинул на затылок и смачно плюнул кассиру под ноги. Кассир благодарить его за это не стал, но сразу опять повернулся ко мне со словами:
— Выкладывай деньги!
— Больно вы круто, ни с того ни с сего, — ответил я ему.
— Как это — ни с того ни с сего?
— А так, что негоже с ходу расчеты вести.
— Это еще почему?
— Потому что на свете есть только две вещи, к которым никак нельзя прикасаться, пока зло на душе, и одна из вещей этих — деньги.
Как ни обозлен был кассир, а все ж барское его любопытство не усидело на месте.
— А другая? — спросил он.
— Другая — женское сословие.
Видел я, что ему самому злиться уже не хотелось, да только он уронить себя боялся и потому не смягчился.
— Много ты знаешь! — сказал он, просто так, чтобы последнего слова за мной не оставить.
Я собрался было и на это ему ответить позаковыристей, но тут жандарм шагнул к двери и так по ней саданул прикладом, что средняя доска тут же внутрь провалилась.
Все было сделано молча, без объяснений.
Я тотчас подскочил, повернул ключ в замке и распахнул дверь. А поскольку я по натуре человек справедливый, то и не промолчал, а сказал жандарму в назидание:
— Против двери оружие — ключ, а вашим ключом вепрей стреляют.
Да только лучше б я не раскрывал рта, потому как жандарм мой на дух не принимал поучений. Вот и тут, не успел я договорить, а он уж винтовкой своей взмахнул — сейчас приклад к моей голове приложит! Я смотрел на него, не шевелясь. И по нынешний день не ведаю, отчего так случилось, но только моя голова с ложем его винтовки не встретилась, он лишь слегка толкнул меня в грудь прикладом. Я, конечно, чуть-чуть покачнулся, но сразу понял, что жандарму это покажется мало. И потому, из одного усердия, взмахнул руками, споткнулся, опять покачнулся и, постаравшись все же не слишком удариться, растянулся на земле навзничь. Полежал, потом тяжело поднялся и сказал:
— Про меня никто не скажет, будто слабак я, но такого силача мне еще видеть не доводилось.
Жандарм на это ничего не сказал, но зачем и слова — надо было видеть, как он голову гордо задрал и вступил в дом, словно полководец какой-нибудь.
Кассир до сих пор помалкивал, но тут набрался смелости, подошел ко мне и спросил сочувственно:
— Сильно ушибся?
— Я-то? Порядком.
— Чем ударился?
— Рассчетной частью.
Кассир удивился.
— Неужто и сейчас охоту шутить не отшибло? — спросил он.
— Мне не шутить охота, а рассчитаться, — отвечал я, щупая левый бок, как если бы ушиб его, а потом, в подтверждение слов моих, вынул из кармана деньги.
— Ну, пошли, с делом покончим, — сказал молодой барич и первым вошел в дом.
Я последовал за ним, и мы стали деньги считать, то есть что до меня касается, то я лишь квитанционную книжку на стол выложил и деньги положил с нею рядом, сам же сел возле кассира, чтоб он все проверил и сверил. Кассир приступил к делу, а я вполглаза за жандармом следил; он расхаживал по комнате, всюду совал нос и притом все время винтовкой по дощатому полу стучал. Наконец закончил осмотр, сбросил коричневый балахон, снял с шеи суму с провизией и растянулся на моей походной кровати.
И такой тяжкий вздох испустил в довершение, словно всю жизнь искал для себя именно это местечко.
Ну, самый большой петух на насесте, подумал я и принялся наблюдать за кассиром, который с головою ушел в подсчеты. Смотрел я, как он считает, физиономию его разглядывал и вдруг поразился, какой он веснушчатый — веснушек у него что звезд на небе по осени. И чем дольше я смотрел, тем веснушчатей он мне казался. Под конец уж думал, не удержусь, прорвет смех плотину, но тут пришла мне в голову подходящая мысль. Такая мысль, которая пусть в обход, но отплатит ему за «щенка».
