А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк - [8]

— Привет, конокрад!

— Привет, живодер!

Потянув Ясека изо всех сил за руку, я свалил его с ног. Но он, падая, успел схватить меня за плечо. Мы покатились по полу, выскобленному добела. Попытались притянуть к себе друг друга, распластать и прижать к сосновому полу. Но силы были равны, и ни один из нас не мог одолеть другого. Когда мы, запыхавшись, хохоча без удержу, уселись на пол, на столе нас уже ждал ужин. За ужином, попивая водку, принесенную вдовушкой из чулана, мы решили, что за первой лошадкой отправимся в усадьбу. Мы рассудили, что если нам повезло с курицей, то и с лошадкой дело пойдет не хуже. Кстати, Ясек еще летом углядел вороную трехлетку, ее летом только-только стали приучать к седлу. К тому же он точно знал, в каком углу конюшни она стоит, какой у нее норов и что она больше всего любит. Мы решили, что на следующий день отправимся за трехлеткой. Вдовушка должна была купить кило колбасы и хорошенько натереть ее ядом, полкило сахару для вороной, а вечером, как бы случайно, затащить в корчму конюха.

На следующий день мы в овчинных кожухах, в огромных сапогах, с револьверами в карманах брюк подошли к усадьбе. Когда во дворе утихла возня и в доме погас свет, Ясек перелез через засыпанную снегом живую изгородь, приказав мне идти с отравленной колбасой к собакам, лежавшим в сараях и конурах. Я должен был идти как можно тише и посвистывать. Если мое посвистывание не выманит собак, Ясек войдет в конюшню. Если же собаки проснутся, то я должен был притвориться пьяным, запеть во все горло и незаметно по кусочку бросать разъяренным псам отравленную колбасу.

Я шел медленно, насвистывая любимую рождественскую мелодию, и ждал, когда проснутся собаки. Жгучий мороз, стоявший весь день и еще окрепший в звездную ночь, пронимал меня, щипал, как рассерженный гусак. Но я не обращал на это внимания, зная, что в такой мороз ни одна собака носа не высунет из теплого сена. Когда я почти обошел вокруг усадьбы, со стороны реки послышался пронзительный троекратный свист. Я подпрыгнул от радости и побежал туда.

Под высоким, подмытым рекой берегом, заслоняющим от ветра, стоял Ясек, держа на поводу вороную трехлетку. Он кормил ее сахаром, доставая его по кусочку из кармана. Из ивняка я принес спрятанные там заранее попону и веревку. Из попоны мы соорудили что-то вроде седла, связав ее крепко веревкой. Ясек вскочил на трехлетку, выехал на середину реки, где на льду не было ни клочка снега и помчался в сторону Вислы. Там его должен был ждать барышник, с которым мы договорились еще осенью. Я долго стоял посередине реки, глядя, как Ясек въезжает под усыпанное звездами небо. Когда он исчез за берегом, согнутым, как колено, я перешел реку и побежал домой.

За зиму мы увели семь самых статных лошадей из моей и Ясековой деревни. Та трехлетка из усадьбы была самой трудней. С остальными у нас все шло гладко. Я, как и прошлой зимой, когда мы таскали перины, входил в намеченный заранее дом, а Ясек тем временем выводил из конюшни лошадь, вскакивал на нее и уезжал за Вислу. Но, когда выяснилось, как и тогда, с перинами, что в округе рыскает несколько шаек конокрадов, мы перестали красть. В течение нескольких дней мы встречались в самой лучшей корчме, что стояла напротив полицейского участка, и смотрели, потягивая арак, как полицейские ведут в каталажку батраков и поденщиков в наручниках. Ведь никому и в голову не пришло указать пальцем на хозяйских сынков.

Да и барыши, разделенные на три части, мы тратили осторожно, скупясь даже на третью рюмочку. Мы хотели тихонечко, по-барсучьи, перезимовать и только летом купить себе то да се. Мы пели в хоре, а по вечерам бывали в корчме или в каком-нибудь доме, где собирались поиграть в карты или поболтать. Правда, в конце марта мы притащили вдовушке еще метрового поросенка из моей деревни, напоив его водкой и прирезав в ивняке, но пока, до будущей зимы, мы уже не наведывались в конюшни и хлевы.

От Ясека я узнал, что после великого поста он собирается жениться. Как-то в воскресенье он попросил меня быть дружкой на свадьбе и завел речь о том, не одолжу ли я ему немного денег. Ему хотелось как можно лучше одеться, купить новую упряжь и зеленую бричку. Свою женитьбу он держал в тайне от всех. Ясек собирался жениться на вдовушке, но знал, что родители скорее на коленях поползут в Рим, чем согласятся на это. Поэтому он хотел побольше заплатить приходскому священнику, чтобы первое, второе и третье оглашение было сделано в один день; родители ужасно разозлятся, но раздумывать им будет некогда.

Я готовился к свадьбе Ясека: кормил лошадей овсом и сладким сеном, чистил золой бляхи на упряжи, покупал вожжи из белой кожи, нанимал в возницы самого видного батрака. Но когда я все уже приготовил, а раны после зимы и после пасхи стали заживать и с амвона все чаще и чаще звучали имена вступающих в брак, я узнал, что Ясек застрелился. В тот день я боронил поле у терновника.

Я отцепил борону и прискакал к парому. Видел я перед собой реку, всю в синяках от плывущих льдин, берег, обнаженный до чистого песка, видел и голову Ясека, лежавшую на коленях вдовушки, и повернул домой. Я не посмел пойти к родителям Ясека, ведь у них я никогда не был. По пути домой зашел в корчму. Выпил несколько рюмок арака. В корчме только и разговору было, что о Ясеке. Говорили, что молодая вдовушка, выманив у него все накопленные денежки, убежала прошлой ночью в повятовый