365 сказок - [446]

Эмма помнила, что написав название аркана, вздрогнула, и оттого у буквы «я» появился причудливый хвостик.

Страница с этими строчками всё трепетала, не собираясь опускаться. Эмма мысленно начала умолять её.

«Мне вчера попадалась в Таро только Башня…» — беззвучно повторялось у неё в голове.

Эмма совсем не любила Таро, у неё не было своей колоды, отчего образ казался чуждым и странным, однако она не могла не написать этой строки. Теперь же стихотворение точно смеялось над ней. «Не смогла закончить? — шептал зловредный голосок. — Не смогла закончить, потому что сама не можешь совладать с образами, которые выписываешь? Так всё это время ты писала стихотворения или они писали тебя?»

Эмма представила, что на самом деле вся её комната да и она сама являются лишь слегка искажённым отражением чего-то другого.

* * *

Утром опять выглянуло солнце. Город, укрытый свежим и искристым снегом, казался уютнее и красивее, но Эмма шла, плотно запахнувшись в пальто и не глядя по сторонам.

Она почти не спала ночью, и теперь ей хотелось только быстрее добраться до работы, сделать кофе и забыться в расчётах. Мысли о недописанных стихах, о строчках, которые ночью перечитывал ветер, заставляли её тревожно поглядывать в витрины.

Отражение повторяло её неловкие движения, шагало по отражённым же улицам, ничуть не напоминая кого-то другого, однако Эмма чувствовала, знала — на самом деле оно только притворяется.

У книжного магазина Эмма замерла. Вглядываясь в витринное стекло, она меньше всего хотела знать, что там лежит, что за книги ждут читателей, она пыталась найти искажения, которые заметила вчера.

Будто бы именно в этой витрине можно было найти ответ.

Налетел ветер, куснул за щёку и кинул в лицо снеговой крошкой. Эмма вздохнула, уже собираясь идти дальше, когда заметила, что на одной из книг лежит карта Таро.

Башня.

* * *

Вечером дома Эмма не могла найти себе места. Она вытащила на стол все свои альбомы, листала их, перекладывала, но, конечно, никак не могла понять, что же ей от них нужно. Строчки сливались перед глазами, мерцали, казались полустёртыми, точно все некогда написанные стихи — и те, что были закончены, и те, что остались обрывками — были только ложью. Но Эмма не понимала, почему именно, в чём конкретно она солгала, как так вышло.

За окном снова кружился снег, в свете фонарей это было безумно красивое зрелище. Прежде Эмма всегда садилась к столу и писала, писала, несколько стихотворений разом. Она старалась поймать в кружево фраз летящие снежинки, и ей это будто бы удавалось…

Нет, ни капли не!

Эмма схватила один из блокнотов, тот сам собой раскрылся на середине.

«…Он раскрошится в пальцах мелом,

И ты взглянешь оторопело,

Неужели вот так закончишь,

Отчего быть одна не хочешь?..»

Эмма вздохнула. В комнате снова был кто-то ещё. Кто-то незримый.

Она повернулась.

* * *

На этот раз позади оказалось не отражение. Эмма увидела человека — юношу, так похожего на неё, точно они были близнецами. Испуг прошил по позвоночнику, но тут Эмма заметила, что и её двойник выглядит совсем не уверенно.

— Кто ты? — спросила Эмма.

— А ты? — вернул он вопрос.

— Что ты делаешь в моей квартире? — разом произнесли они. И замолчали.

В окно толкался снег, словно намеревался выдавить стекло и затанцевать по комнате. Двойник Эммы вздохнул.

— Прости, кажется, это действительно вовсе не мой дом.

— Кто ты? — настойчиво повторила она.

— Поэт, — отмахнулся он. — Поэт, к которому прекратили приходить строки, — его взгляд наткнулся на кучу блокнотов. — Тоже пишешь?

— Это… это безделки, — возразила Эмма, поражённая тем, что двойник её называет себя так, как она никогда бы не рискнула.

Но он уже шагнул к столу, будто бы не слышал. Ему в руки попался блокнот с последними — сплошь недописанными стихами. Он читал с напряжённым лицом, и Эмма замерла, почти парализованная странным чувством стеснения. В то же время внутри плескалась жажда быть понятой.

— Тут много хорошего, — повернул он голову наконец.

Эмма вспомнила:

«Оборвались огни фонарей, опустив город в вечную тьму,

Я пыталась остаться твоей, но теперь только к ночи я льну.

Одиночество будто горчит, терпким ядом отравит виски.

Я сойду здесь, наверно, с ума, я, наверное, прогоркну с тоски…»

— Мы так похожи, — продолжил двойник. — Или мы на самом деле — один человек?

Эмма дёрнулась, как от удара. Ей порой чудилось, что она — не та, за кого себя выдаёт. Что она неполная версия, осколок или обломок кого-то другого. Потерянная строчка в чьём-то стихотворении. И догадка двойника оказалась для неё одновременно неожиданной и очень понятной.

Он же шагнул к ней и взял за подбородок.

Они были одного роста, и глаза у них были зеленовато-серые, а волосы русые. У них были одинаково скуластые лица, тонкие губы и острые подбородки. Эмма даже заметила, что на левой щеке у него такая же точно родинка.

— Быть может, — прошептала она.

— Быть может, — эхом повторил он.

Окна всё же не выдержали ветра, рамы застонали и поддались ему, раскрываясь и впуская в комнату весь снегопад. Но Эмма не ощутила холода — двойник обнял её, на краткий миг оказавшись сильнее и выше.

* * *

Утром Эмма проснулась в другой постели. И квартира была другой. И окна украшали совсем не такие шторы. Всё казалось ярче или светлее, более радостных оттенков. Только блокноты, разбросанные на столе и на полу, были всё те же.