36 и 6 - [4]

— Андрей, почему ты постоянно врёшь? Это оборотная сторона твоего таланта или просто фантазёрство? Ты сам веришь в истории, которые рассказываешь?

Я не нашёлся, что ответить. Мне стало до странности обидно, даже больно. Я почувствовал, как загорелись стыдливым румянцем мои уши… Потом хотел было что-то пролепетать, объяснить. Но вдруг мне стало безмерно жаль себя: какого чёрта я ещё буду оправдываться? И не стал. Пропустил вопрос мимо ушей. А что тут можно сказать? Реальность — не плохое место для краткосрочных визитов, но не поселиться же в ней, в самом деле?! Вру… Я никогда не думал, что я вру. Случалось, рассказывал какие-то анекдотические истории, которые жили в моём сознании. Происходили ли все эти события на самом деле? Откуда мне знать! Может, и нет. Но я то их наблюдал, а порой и сам становился участником. Впрочем как-то я попробовал жить без лжи, без роя образов, переполняющих моё сознание. Трудно передать, до чего страшно жить один на один с собой, с реальностью без прекрас! Жить в правде, в объективности, когда никто уже не уличит тебя во вранье. Меня хватило на несколько недель. За это время я превратился в отвратительнейшего типа. Характер испортился до нельзя, и я чуть не потерял всех своих друзей и остатки рассудка. Пожалуй, в этом вопросе я полностью согласен с антипатичным мне Зигмундом Фрейдом. Он писал, что фантазии, иллюзии не менее, а, возможно, и более важны для человека, чем объективная реальность. Грёзы, мечты, наш вымысел — те заповедники, где ещё свободно от чего бы то ни было человеческое природное начало. Там каждый из нас обретает утраченную свободу, ту, которую подавила, отняла у нас реальность. Действительно, кто мы настоящие? На западе говорят: «You're who you're alone». Я один — это мои фантазии и Вика, любовь к ней, каждой клеточке её тела, к каждому жесту, слову, вздоху… И вот она сказала «мы». Я будто заново влюбился в неё тогда. Теперь я во что бы то ни стало хотел на ней жениться. Когда она вернулась из поездки, я уже изнывал, изнемогал от тоски. В тот же день одел ей на тонкий, длинный пальчик кольцо — мы обручились и весной решили подать документы в ЗАГС.

Но судьба распорядилась иначе. Лиза уехала на стажировку в Австрию. Наша мать захворала. Я поссорился с квартирной хозяйкой, и она предложила мне в не особенно вежливой форме освободить помещение. Нужно было поехать домой, помочь родителям. Вику я не хотел приводить в отчий дом. Она не нравилась маме, и конфликт был неизбежен. Поэтому я попросил её подождать.

— Месяц. Не больше, — извинялся я. — Ты заодно проверишь, действительно ли хочешь за меня замуж. — Это была шутка. Шутка, которую я никогда себе не прощу. Вика мягко улыбнулась:

— Конечно, Андрейка. Я всё понимаю.

Но она ничего не поняла. Она была принцессой, и её нельзя было оставлять одну даже с платиновым кольцом на пальце. Хотя оставил ли я её? Мы встречались каждый день. И всё время цветы. Всё время самые романтичные развлечения. Всё для моей Вики… Месяц затянулся. У меня возникли финансовые затруднения, мама поправлялась очень медленно, а я и представить себе не мог, что любовь — такое хрупкое существо. Вика продолжала жить у своих родителей. Однажды Володя, мой приятель, заявил, что видел Вику в обществе какого-то кавалера, и он уверен, что это не поддерживание дружбы и не деловая встреча.

— Ты стелишься перед ней — смотреть тошно! Больше цветов дари да брильянтов! Глядишь — ещё на одного хмыря хватит! Попробуй хоть раз приди к ней без цветов. Ведь точно скандал устроит!

Не то чтобы я поверил или моё сердце затосковало от ревности (я даже поругался с Володькой), но я забеспокоился. Она ничего мне не сказала, а это было против правил. Мы знали друг о друге всё. Так мне казалось. Я настолько углубился в свои мысли, что забыл про цветы. Такого ещё не случалось. И я невольно уловил, что Вика заметила это, что она ждала букет и теперь была разочарована. Я разозлился: что же без веника я уже и не нужен?

— Вика, — вероятно, слишком резко, холодно заговорил я. — Мне сказали, что у тебя появился новый поклонник… — она вздрогнула. Взгляд её стал непроницаемым, так, что я даже перестал различать зрачки.

— С чего ты взял?

— Ты обедала вчера с кем-то, — совсем расстроился я. Она была раздражена, но пыталась скрыть досаду. Лицо её против обыкновения побледнело, глаза были сухими, тусклыми. По едва заметным движениям мускул я понял, что она скрипит зубами, отчего немного кривились её накрашенные и поэтому непривычно чужие губы.

— Андрюша, — она сердилась. Сердилась, иначе не назвала бы меня Андрюша. — Я обедаю, когда хочу и с кем хочу. Я взрослый человек и не желаю выслушивать чьи-либо комментарии и указания. Даже твои. Мне, конечно, льстит, что ты беспокоишься, ревнуешь, но это неуместно. Больше я говорить на эту тему не собираюсь.

Она сказала всё это так сухо, так решительно. Будто Лиза. Я испугался. Тогда я впервые ощутил, что она старше, что она чувствует это, и потому порой пробивается такой вот учительский повелительный тон. Я постарался замять и даже забыть эту сцену, но осадок остался.