36 и 6 - [2]

— Да знаю я всё! — раздражённо отмахивалась от меня одна. — Я уже второй раз! — эти слова прозвучали гордо, до дикости. Девчонка сама испугалась, до того я изменился в лице.

— Сходи в туалет. Одень сорочку. Трусы сними. Положи под подушку. Туда же — прокладку. Тампоны нельзя, — я сменил тон. Здесь жалость, испуг не уместны. Здесь нужно быть безразличным, деловым, решительным. Поэтому я больше не ходил с Лизой. Особенно поразили меня эти девчонки после… Их привозили на носилках с колёсиками. Сваливали на кровать. И тут все становились разными. Наркоз, словно растворял их безликий нагловатый страх. Кому-то, совсем бледному, обескровленному, ставили капельницу. Кто-то в иступлении орал на всю больницу:

— Нянька! Кто-нибудь! Меня сейчас вырвет!

Все вертелись около девочки с кровотечением и лишь раздражённо отмахивались:

— Только попробуй, дрянь! Сама будешь убирать.

Девчонка с длинными, тяжёлыми волосами никак не могла прийти в себя от наркоза, неверным голосом шептала стихи: «Убили! Зарезали! Мечусь, оря! От страшной картины свихнулся разум!» Я не выдержал. Сел рядом с ней. Взял за худенькую ручку, испачканную синей печатью — такие штампы ставят на куриных трупиках, которые продаются в универсамах, и на маленьких дурочках, которые идут в «Ювенту».

— Уже всё? — она облизывала пересохшие губы, всматривалась в, должно быть, расплывавшееся у неё перед глазами лицо незнакомого, чужого человека — в моё лицо.

— Да, — я погладил жуткий, синий отпечаток.

— Так быстро? — она удивилась. Отвела взгляд, снова обернулась ко мне. — Ведь я не умерла, правда? Позвоните Диме, скажите, что я не умерла! Пожалуйста!

— Обязательно! Какой телефон? — но она уже вновь провалилась в свой наркотический сон. Ещё час. Долгий час из стонов, пьяных криков, непонимающих взглядов. Потом я разнёс обед. Некоторые уже красились, щёлкали семечки. Меня затошнило. Я бросился вниз. На первом этаже те же девчонки, напуганные, встревоженные, вымученно взрослые. Некоторые пришли с парнями. Я видел, как передавали друг другу чужие паспорта, свидетельства о рождении. Они боялись идти со своими документами. А аборт разрешалось делать вообще только при наличии собственного паспорта. Иначе — необходима справка от родителей. Вот здесь начиналась настоящая трагедия: они плакали, врали, неумело совали деньги, шли в другие, частные клиники, где порой их уродовали так, что боязнь забеременеть никого уже больше не тревожила.

Очередь образовалась у кабинета, где делали УЗИ — ультразвуковое излучение. Оттуда выбегали пулей — в туалет. Там долго курили: одни рыдали, другие смеялись. Лишь одна девочка вышла, не спеша, радостно улыбаясь. Она сначала подплыла к скамейке, где её дожидался молоденький парнишка. Они с минуту долго смотрели друг на друга. Он вопросительно, беспокойно. Она — сияя от счастья. По его лицу постепенно тоже разлилась улыбка, медленно, осознанно.

— У нас будет ребёнок, Лёша, — тихо, совсем тихо сказала она.

— Я люблю тебя! — он, наконец, встал, обнял её крепко-крепко… Мне стало лучше. Тошнота отступила. Я подумал, что они обязательно поженятся, даже если им нет и восемнадцати. Этот ребёнок несомненно родится. Даже если это глупо, неправильно, опрометчиво. Я знал это, и от этого был счастлив. Захотелось к Вике. Я побежал в гардероб, оделся, вылетел на улицу и только там вспомнил, что её уже нет… вернее как бы нет, то есть она есть, но не со мной. На лавке сидел зарёванный пацан с бутылкой пива. Слёзы так и лились по его мордашке, сгущаясь на складке под носом.

— Ты чего ревёшь? — мне уже было некуда спешить.

— Там… — он всхлипнул, кивнул на «Ювенту».

— Что — «там»?

— Там Ленку режут. Суки!

— Полегче! Ты чего это? — я опешил.

— Аборт ей делают. Козлы! — он продолжал реветь. — У неё ж здоровье ни к чёрту! Помрёт ведь!

— Ты не Дима, случайно? — почему-то вырвалось у меня.

— А что? — он резко повернулся ко мне.

— Она жива. Всё в порядке. Просила тебе позвонить, а ты вот здесь.

— Да как же я её оставлю? — он возмутился.

— Любишь, значит?

— Тебе то что? Тоже доктор небось?

— Нет. Скорее наоборот, — честно сказал я. — Если любишь, зачем сюда привёл?

— Нельзя иначе, — он опустил глаза. — Денег нет. Еще год в школе трубить. Но это всё ерунда, конечно. Ей операцию на почки делали, когда она уже… ну, залетела вообщем. Нельзя.

— Чего ж вы не предохранялись?

— Да она что-то там вроде принимала — толку-то? А презерватив… Сам подумай, какая же тут романтика? И потом Ленка… Она такая… Я не могу с ней «так».

— Ну, ты, романтик, даёшь! «Так» не можешь, а кромсать — это пожалуйста!

— Да иди ты!

— Да я то пойду, это ты останешься, — я не обижался. Я вспоминал, что девчонкам наверху говорила Лиза. Она уверенно, по-феминитски пылко, доказывала, что их, девчонок, используют, что они кроме до боли смешного подросткового секса ничего от них, виновников беременности, не видят. Им даже цветы не дарят. Что если бы их любили, то берегли бы. Что сами они себя не любят, а так нельзя. Иначе — сифилис, СПИД. Что и удовольствие они не получают, потому что не могут девочки их возраста испытывать оргазм. Девчонки молчали, не спускали с неё глаз, а с их лиц не сходило бесконечное изумление. Я, сидя на лавке рядом с безутешным пареньком, вдруг подумал, что Лиза говорила не то, не так.