1903. Эш, или Анархия - [10]

Живешь-то в постоянном ожидании, что тебя призовут к ответу, ибо ведь однажды можно было вступить в союз вольнодумцев, в любом; случае это остается на твоей совести. До него донеслись слова Корна: "Это было великолепно", и они прозвучали, словно кощунство; ну а когда фрейлейн Эрна сказала, что она, если бы ее спросили, не хотела бы стоять в таком вот обнаженном виде и чтобы в нее на глазах у всех швыряли ножами, то для Эша это было уже более чем достаточно, он в высшей степени неделикатно оттолкнул коленку Эрны, которая тесно прижалась к его колену; да такие люди и не стоят того, чтобы им показывать что-нибудь хорошее; без роду, без племени да и без совести — вот кто они такие, ему вовсе не импонировало и то, что фрейлейн Эрна использовала любую возможность, чтобы сбегать исповедаться, более того — ему казалось, что образ жизни его кельнских друзей все-таки более радужный и приличный.

Не говоря ни слова, тянул Эш в "Шпатенброе" свое темное пиво. Он и здесь не избавился от чувства, которое позволительно было бы назвать чистейшей тоской, особенно потому, что вокруг открытки с видами города для матушки Хентьен закрутились определенные события. То, что желание примазаться со словами "Сердечные пожелания от Эрны Корн" изъявила Эрна, было как-то само собой разумеющимся, но то, что сюда влез и Бальтазар и под своим "Привет от таможенного инспектора Корна" твердой рукой подвел толстую жирную итоговую черту, приобрело очертания своего рода почитания госпожи Хентьен и столь слабо соответствовало позиции Эша, что он засомневался: а не полностью ли он уже исполнил свой долг и отблагодарил ее как порядочный человек? Ему, собственно говоря, для завершения праздника надо было бы подкрасться к двери Эрны, и если бы он перед этим не оттолкнул ее столь неделикатным образом, то наверняка нашел бы дверь не запертой изнутри. Да, таким, наверное, должно было бы быть правильное и соответствующее завершение, но он не предпринимал ровным счетом ничего для того, чтобы это случилось, На него нашло своеобразное оцепенение, он уже больше не уделял внимания Эрне, не искал ее коленок, ничего не произошло ни по дороге домой, ни после, Где-то давала о себе знать нечистая совесть, ну а затем Август Эш пришел к выводу, что он натворил все же достаточно много и что если он будет очень уж выкладываться перед фрейлейн Эрной, это может повлечь за собой плохие последствия; он ощущал нависшую над собой судьбу, поднявшую копье грозящей кары и готовую пронзить его, если он и дальше будет вести себя подобно свинье, он чувствовал, что должен сохранить верность кому-то, не зная, правда, кому. В то время как Эш ощущал уколы совести на своей спине, да так отчетливо, что уж было подумал, не протянуло ли его холодным сквозняком, и вечером растирал спину, насколько мог достать, кусачей жидкостью, матушка Хентьен обрадовалась обеим открыткам, которые он ей послал, и до того, как они будут помещены для окончательного хранения в альбом с видовыми открытками, вставила их в раму, обрамлявшую зеркало за стойкой. По вечерам же она доставала их оттуда и показывала своим постоянным посетителям. Не исключено, что делала она это еще и потому, чтобы никто не мог обвинить ее в том, что она втайне переписывается с каким-то мужчиной: если она пускала открытки по кругу, то это значило, что они уже предназначены не для нее, а для забегаловки, которую она чисто случайно олицетворяет. Поэтому ей показалось вполне справедливым, когда Гейринг взял на себя заботы о том, чтобы дать ответ Эшу, но она не могла допустить, чтобы господин Гейринг тратился, более того, на следующий день она сама купила особенно красивую, так называемую панорамную открытку, которая была в три раза длиннее обычной почтовой карточки и на которой во весь размах была представлена панорама Кельна с набережной темно-синего Рейна и где имелось достаточно места для множества подписей. Сверху она написала "Большое спасибо от матушки Хентьен за прелестные открытки", Затем Гейринг скомандовал: "Сначала дамы", и свои подписи поставили Хеде и Туснельда. Ну а затем последовали имена Вильгельма Лассмана, Бруно Мэя, Хельста, Вробека, Хюльзеншмипа, Джона, было там имя английского монтера Эндрю, рулевого Винга-ста и, наконец, после еще нескольких имен, которые можно было с трудом разобрать, стояло имя Мартина Гейринга. Затем Гейринг надписал адрес "Господину Августу Эшу, старшему складскому бухгалтеру, экспедиционный склад АО "Среднерейнское пароходство", Мангейм" и передал открытку госпоже Хентьен, которая, внимательно прочитав, открыла выдвижной ящик кассы, чтобы достать из сплетенной из проволоки шкатулки, в просторной емкости которой хранились банкноты, почтовую штемпельную марку. Тут большая открытка со множеством подписей едва не показалась ей слишком уж большой честью для Эша, который, увы, никак не относился к числу лучших посетителей ее заведения. Но она во всем, что делала, стремилась к совершенству, а поскольку на большой открытке осталось, невзирая на множество имен, так много пустого места, что это не только оскорбляло ее чувство красоты, но и давало желаемую возможность указать Эшу на его место, позволив заполнить пустующее место подписью человека более низкого положения, матушка Хентьен отнесла открытку на кухню, дав расписаться на ней служанке, чем смогла доставить и ей благоговейную радость.