1903. Эш, или Анархия - [9]

Жонглеру в черном фраке ассистировала помощница, которую он включил в свой номер, очевидно, для того лишь, чтобы демонстрировать публике ее незаурядную красоту, да и переливающееся всеми цветами трико, в которое она была одета, служило, наверное, исключительно этой же цели, поскольку единственное, что она делала, так это подавала жонглеру тарелки и флажки или же в середине номера бросала ему их так часто, как он того требовал, хлопая в ладоши. Она выполняла свою работу, грациозно улыбаясь, и когда она бросала ему булавы, с ее уст слетал короткий на чужом языке выкрик, может быть, для того, чтобы привлечь к себе внимание своего повелителя, а может быть, и для того, чтобы вымолить для себя хоть немножечко любви, которая ей строжайше возбранялась.

И хотя ему, собственно, полагалось бы знать, что он рискует потерять симпатии толпы из-за своего жестокосердия, он тем не менее не удостаивал красавицу ни единым взглядом, и лишь тогда, когда он с поклоном принимал аплодисменты публики, его рука делала небрежное движение в сторону помощницы, демонстрируя, что какую-то долю аплодисментов он оставляет ей. Но затем он направился в глубину сцены, и они дружно, словно никогда и не было того оскорбления, которое он ей только что нанес, вынесли большой черного цвета щит, стоявший там, никем не замечаемый; они подтащили его к застывшему в ожидании никелевому каркасу, установили и прикрепили к специальной арматуре. Потом они вытолкали с короткими возгласами и смешками вертикально стоящий черный щит поближе к переднему краю сцены и зафиксировали его проводами, которые неожиданно оказались здесь, на полу и за кулисами. После того как они проделали все это, прелестная помощница снова издала свой короткий крик и подбежала к щиту, высота которого была такой, что, подняв руки, она едва ли могла достать до его верхнего края, где имелись две рукоятки, за которые и ухватилась помощница, прислонившись спиной к щиту, эта слегка напряженная и неестественная поза придавала ей, стоявшей в резко выделяющемся на фоне черного щита переливающемся блестками одеянии, вид распятия. На ее лице продолжала играть грациозная улыбка даже тогда, когда мужчина, прищурив глаз, пристально посмотрел на нее, подошел и почти незаметно изменил ее положение, так что стало абсолютно очевидно, что все здесь зависит от доли миллиметра. Подготовка происходила под негромкие звуки вальса, которые вскоре по едва уловимому знаку жонглера были полностью приглушены, В зале воцарилась тишина; сцена там, наверху, погрузилась в необыкновенное уединение, официанты не решались больше разносить ни напитки, ни закуски, в непривычном напряжении они застыли у освещенных желтым светом дверей в глубине зала; кто ел, тот опустил вилку с наколотым кусочком обратно на тарелку, и только фонарь, луч которого осветитель задержал на распятой, продолжал монотонно гудеть. Но жонглер уже примерялся длинным кинжалом в убийственной руке; он слегка откинулся верхней частью корпуса назад и с хриплым экзотическим криком сделал резкое движение рукой так, что нож со свистящим звуком отделился от его руки, просвистел над сценой и с глухим звуком встрял в черное дерево рядом с телом распятой девушки. Публика не успела опомниться, как в обеих его руках снова заблестели кинжалы, и в то время как его крики следовали во все более быстром темпе, приобретали все более звериный и даже страстный характер, ножи молниеносно со свистом пронизывали дрожащий воздух сцены, звуки, свидетельствующие о том, что они встряли в дерево, становились все чаще, кинжалы обрамляли стройное тело, очаровательные обнаженные руки, выстраивались вокруг лица, которое все еще улыбалось с одновременно застывшим и напряженным, завлекательным и требовательным, холодным и испуганным выражением. У Эша было ощущение, что это едва ли не он сам стоит с поднятыми руками, словно распятие, он бы хотел стать перед этим хрупким созданием и перехватывать собственным телом летящие ножи, и если бы жонглер, как это обыкновенно бывает, обратился с вопросом, не желает ли какой-нибудь господин из числа почтенной публики подняться на сцену, чтобы стать перед черным щитом, то Эш наверняка бы согласился. Да, для него это была почти что сладострастная мысль: он стоит там одинокий и позабытый, а длинные ножи могут пришпилить его к щиту, словно какого-то жучка, но ему все-таки пришлось бы, наверное, исправил он себя в мыслях, повернуться лицом к щиту, ибо никакого жучка не пришпиливают брюшком кверху, и мысль о том, что он повернулся бы к темной поверхности щита, не зная, когда сзади подлетает смертельный нож, чтобы пронзить ему сердце и пришпилить к щиту, была полна такой необыкновенной и таинственной прелести, таким желанием новой мощи и зрелости, что он словно бы очнулся ото сна и святости, когда барабанная дробь, звон литавр и звуки фанфар приветствовали жонглера, который с победным видом метнул последний нож, после чего девушка выпорхнула из своего теперь уже завершенного обрамления, и они оба, держась за руки и описывая свободными руками круги, сделали пируэт и застыли перед восхищенной публикой в поклоне, Это были фанфары судного дня, Виновный был раздавлен, словно червь; почему не пришпилить его, словно жучка? Почему смерть вместо косы не может держать булавку или, по крайней мере, копье?