Край мира. Маслянисто-перламутровая пленка Перепонки мягко пульсирует в сером вязком нутре Межмирья. Впрочем, нет, не пульсирует – дышит.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох…
Перепонка осторожно заигрывает с Гранью: то жаждет приблизиться, то отпрянет в испуге. Снова потянется…
Грань между Светом и Тьмой. Она острым лезвием Бытия покоится в руках Вечности. Чем станет для Мира этот клинок? Оружием справедливого возмездия? Карающим мечом? Или, быть может, орудием самоубийства?
Ей решать.
Вдох. Выдох. Вдох…
Ночь была ясной и по-осеннему прохладной. Где-то неподалеку выли собаки, бездарно подражая доносящемуся из леса волчьему вою. Сгусток мрака отделился от каменной кладки и бесшумно стек на землю.
Если бы поблизости оказался случайный наблюдатель, он мог бы хорошенько присмотреться (благо полнолуние позволяло это сделать) и разглядеть в спустившемся с крепостной стены мужчину с двумя заплечными мешками. Черты его лица скрадывала тень от потрепанной шляпы с большими обвислыми полями. В правой руке он держал длинный кинжал, который, судя по темным пятнам на блеснувшем в лунном свете лезвии, недавно пускали в ход. Странный незнакомец огляделся, спрятал оружие в ножны, поправил сумки и бесшумно скрылся в лесу.
Если бы поблизости оказался случайный наблюдатель, он мог бы, разумеется, все это разглядеть. Но выжить – уже вряд ли…
* * *
Дождь влажной лапой стучался в юрту, изредка пробираясь внутрь тяжелой прелой сыростью, если жильцы ленились плотно привязывать к колышкам кошомную дверь. Почти не рассеивая тьму, у самого потолка мягко покачивался и светился наполненный водой высушенный бараний желудок. Жидкость булькала, когда бабка Апаш всхрапывала особенно громко и как-то очень недовольно. Сегодня она встала затемно и навешала таких заговоренных «шариков» в каждой юрте. По замыслу шаманки, сдерживающая воду емкость должна была обеспечивать и непромокаемость жилища даже в самый сильный дождь.
Непогода обрушилась на дарстанские степи внезапно. Вечером накануне небо радовало взгляд облачными замками, чьи башенки закатные лучи выкрасили в нежно-розовый. А наутро, благодаря непрекращающемуся дождю, земля превратилась в чавкающую топь из раскисшей глины, где намертво застревали как сапоги, так и лошадиные копыта. Провидческий дар старухи Апаш не сплоховал. Племя, кочующее к месту зимовки на предгорных пастбищах, подготовилось к сюрпризам погоды и загодя раскинуло стойбище.
Пока мужчины сооружали временные загоны для скота, женская половина племени не покладая рук устанавливала юрты. Споро потрошились войлочные тюки, врывались в землю деревянные столбы, разворачивались решетчатые складные стены, раскатывались узорчатые циновки.
Получившиеся остовы заботливые женские руки укрыли тяжелыми кошмами, обтянули поверх тканью, и на широкой мозолистой ладони степи выросли двадцать и одна юрта рода Шарип-тош-Агай – именно так звучало исконное название клана. В вольном переводе со стародарского это значило «Конь, чья шкура белее шапок великих гор, вершины коих попирают небо».
Мать вождя, Айзуль-алым,[1] почтила своим присутствием каждое жилище. Со словами «будь Домом, приносящим счастье» эта крепенькая пожилая женщина, с осторожностью и уважением заходила внутрь, бросала на расстеленную у входа кошму пару-другую горстей медовых шариков и шла благословлять следующую «новостройку».
К слову, мужское участие в процессе установки юрт свелось к поднятию обода и отпусканию фривольных шуточек.
– Посмотри, Рель-абы,[2] разве не я первая красавица клана? – обратилась ко мне сидящая напротив девочка.
Вообще-то в моем паспорте написано «Каховская Аурелия Иннокентьевна», да вот незадача – с удостоверяющим мою личность документом мы теперь находились в разных мирах. А все из-за одного маловразумительного Пророчества: за последние полгода я успела сменить место жительства, профессию, семейный и социальный статус, а также кучу имен и прозвищ. Собственно, в степь меня занесло как раз в поисках способа вернуться домой, в родной мир.
Скитания по просторам Империи Тилан проходили не в одиночестве – компанию мне составили две представительницы местного феминистического движения. Девушки были полной противоположностью друг другу. Кирина – уроженка независимого Нерана – невысокая, гибкая, темноглазая, с копной темно-каштановых кудряшек и нравом мелкого деспота. Эона – избалованная купеческая дочка родом из Тении[3] – рослая, фигуристая, светловолосая, тихоня и паникерша. Впрочем, различия в характере и воспитании нисколько не мешали их дружбе. Меня в этот тандем включили далеко не сразу, а после неоднократных проверок на прочность и лояльность.
Благодаря отдаленному родству Кирины с матерью вождя в клане нас приняли как дорогих гостей. Обласкали вниманием и заботой. Даже принарядили: бабка Апаш покопалась в бездонных закромах и нарыла там явно попахивающее Первым Пришествием тряпье. Каждую оделили шароварами, длинной рубахой-платьем и невразумительно-бурого цвета стеганым халатом, расшитым по манжетам и горловине тамбуром (про головной убор, помесь тюбетейки с платком, я вообще лучше промолчу).
