Знак Единения - [2]

Одежда, оказавшаяся мне одновременно широковатой и коротковатой, сидела просто «изумительно». Эона с Кириной чуть животы не надорвали во время генеральной примерки. А уж ехидных комментариев неранки я на год вперед наслушалась…

«Что-то подсказывает, в долгу ты не осталась». Еще бы собственному внутреннему голосу меня не знать! Разумеется, оторвалась по полной.

Подругам тоже мало шли изыски местной моды. Особенно Эоне. Хотя мой вкус здесь, похоже, не являлся эталоном – вон к светловолосой уже четверо местных джигитов посватались.

Мои успехи у противоположного пола были не столь впечатляющими. Только лишь вчера один чабар (то бишь пастух) преклонных годов позвал меня младшей женой: так его впечатлили юрто-установочные работы в моем бойком исполнении.

«Мало что так побуждает мужчину к предложению руки и сердца, как вид вкалывающей по хозяйству женщины». Очень похоже на то.

«Да неужели ты не согласилась на такое заманчивое предложение?» Пришлось скрепя сердце отказаться. Как-никак я все-таки уже замужем.

«Так выдвинула бы встречное предложение – берешь чабара в младшие мужья». Он не прошел конкурс в супруги по возрасту, увы. Кроме того, хватит с меня мужей. Спасибо, накушались: от одного благоверного Императора проблем столько – не знаю, как расхлебать.

Вообще-то грех было придираться к нашим нарядам. Я вздохнула с облегчением, избавившись от необходимости перебинтовывать грудь, путешествовать по степи стало намного удобнее и проще, равно как и затеряться от «имперских глаз» среди кочевников. Заодно появилась возможность подлатать свою одежду, не торопясь и основательно. Чай, в горы собираемся, где и летом не припекает. Хотя кто их, эти Разделяющие горы, знает…

На время вынужденной по случаю непогоды остановки нас расквартировали в юрте, где обитала провидица и ее несовершеннолетняя ученица. Впрочем, назвать этот склад разнообразных артефактов и амулетов жилищем можно было с большой натяжкой. В захламленное донельзя нутро, на гостевую половину, едва-едва влезли три дополнительные лежанки.

Истины ради стоит сказать, что в данный момент тесноты особой не наблюдалось. Кирина с Эоной как с утра утащились в юрту вождя, где женской половиной заправляла Айзуль-алым, так до сих пор еще не вернулись. Они звали меня с собой. Но после двух недель кочевки мне куда больше светских визитов и многозначительных высказываний, сдобренных аллегорическими красивостями, на которые богата речь матери вождя, хотелось только лишь немного тишины и покоя.

Увы, подруги ушли, а непроходящая головная боль всего рода Шарип-тош-Агай осталась. Неподалеку с распахнутой шкатулкой; на коленях сидела Фашана – единственная, а потому беззаветно любимая и без меры балуемая дочь вождя клана.

Девочке шел тринадцатый год, из которых шесть лет она была ученицей старой Апаш. Не самой прилежной, стоит заметить. Шаманка была единственной, кто мог справиться с буйным нравом девчонки, поэтому, потеряв последнюю надежду сладить с внучкой и не найдя поддержки ни у разбаловавшего дочь вождя, ни у болезненной невестки, Айзуль-алым сплавила «подарочек» провидице.

Ох уж эта Фаша-Фашана… Круглолицая, с раскосыми глазами, загорелая, как прописавшийся в печке чугунок. Вертлявая, непоседливая, смешливая. Скорее любопытная, чем любознательная. Худая и нескладная. Ко всему прочему, приставучая, как растаявшая тянучка, да надоедливая, точно осенняя муха. Ее смоляные волосы, поутру туго заплетенные в толстую косу бабкой Апаш, к вечеру было не расчесать от нахватанных за день, непонятно как и где, репьев.

Эта маленькая негодница, любительница приукрасить события, искренне недоумевала, когда ее ловили на вранье: она обычно пожимала плечиками и говорила, что «ничего такого не имела в виду, просто так же интереснее».

Быть бы Фашане прилюдно поротой за свои бесчисленные шалости, но отцовская рука Талеген-дая[4] не поднималась ударить живой портрет жены, уже две зимовки как покойной, но (так поговаривали до недавних пор) все еще любимой.

Как истинная маленькая женщина, Фаша обожала блестящие украшения. Особую слабость она питала ко всяким брошкам и серьгам с разнообразными гремяще-звенящими висюльками. Вот и сейчас девочка, покачивая маленькой головкой, чтобы нежно бряцали гроздьями мелких монеток длинные сережки, любовалась на себя в крохотное зеркальце.

– Угу, красота неописуемая, – не глядя, отдала я должное стараниям Фашаны, безуспешно пытаясь вдеть нитку в кривоватую иголку устрашающего вида и размера. Света чадящая лампа давала совсем немного, так что даже в здоровое ушко попасть было нелегко.

– Ты не смотришь! Сейчас же посмотри! – В капризном тоне девочки прорезались командные нотки. – А не то…

Интересно, мне показалось, или рулады, выводимые бабкой Апаш, все же приобрели угрожающие интонации?

– Не то… – дочь вождя предусмотрительно понизила голос, – …я пожалуюсь отцу, и он высечет тебя плеткой, как строптивую кобылу!

– Жалуйся, – беспечно согласилась я, не отрывая взгляда от непослушной нитки, отказывающейся лезть в игольное ушко, и притворно вздохнула. – Хоть покаюсь Талеген-даю перед мучительной смертью. А то вторая седмица пошла, как глаз сомкнуть не могу, зная, кто изорвал платье и вымарал овечьим пометом перья на саукеле его невесты, достойной Тинары-абы – совесть заснуть не дает.