А началось все так.
Говорит мне муж как-то раз:
— Смотреть на тебя не могу, видеть тебя не хочу. Явись ко мне на работу в два часа — будет презентация. Мажут кремчиком бесплатно — ни морщин, ни уныния через двадцать минут. Полное и универсальное омоложение внешних отделов организма. А не то, — говорит, — мой меч — твоя голова с плеч: развод — и женюсь на молодой.
Шутки шутками, а ведь в ярости мужик-то? Смотреть на меня, елки точеные, не смотрит. Видеть не хочет, это уж точно. Крем мне этот нужен как собаке пятая нога, но — мужик в ярости, это раз, и бесплатно — это два. А здоровье и морщинистые останки некогда лица?
— Миленький, эти чудо-кремчики всем известны, срок действия два часа, пока намазыватели ноги унесут, потом обвиснет все, как у престарелого бульдога. Может, не надо, а?
Молчала бы уж лучше. Что я в ответ услышала — понятно. Ну, не Софи Лорен, не Ким Бейсингер, но так-то уж зачем…
Короче, явилась. Сидят двое — мужик и баба. Лет по тридцать. Холеные, в костюмчиках, на выпуклых грудях фирменные значки. Муж мой на бабу посмотрел, на меня — и сердце его бедное содрогнулось от омерзения.
— Да-а, — увесисто подбросил мужик, — организм зашлакован. Вижу, очищение не проводилось давненько. Сколько вам лет?
— Сорок, — пискнула я.
— Выглядите старше! — отрезала баба.
В глазах мужа застывало сожаление о жизни, загубленной бесцельно, лишенной радости созерцания красоты и, безусловно, львиной доли плотских утех, причитающихся мужчине. (Какая же ты сказочная сволочь, потрясенно подумала я о бабе, и ничего и не старше, меня на улице «девушкой» окликают, а на той неделе один алкаш телефон все просил. Тебя бы так посадить, лайф твою в хербу, да при мужике твоем расписывать!..)
Вслух-то я вежливая, поэтому говорю аккуратно, но с подтекстом:
— Да, знаете ли, тяжелые жизненные условия. Нехватка денег, у мужа вот зарплата маленькая, да и выплачивают когда хотят… — Сказала и хвастливо подумала: «Молодец я все-таки: сдержалась».
Мужик достает зеленый тюбик. Баба вокруг суетится, мажет мне пол-лица и причитает:
— В России сложилась крайне неприятная экологическая ситуация: что вы едите?! Что вы пьете?! Как вы живете?! Да и можно ли это назвать жизнью? Это — преступление, надругательство над организмом. Посмотрите на себя — на щеках капилляры, под глазами мешки, морщины, нос в крупнейших порах…
На мужа я больше не смотрела. Сама разведусь к чертовой бабушке. Если ему нужна Настасья Кински — пусть к ней и идет вместе со своим окладом жалованья. А я, между прочим, еще ничего. Когда высплюсь. И при вечернем освещении.
Сижу, терплю. Намазали меня.
— Что, — спрашивают, — чувствуете?
Я честно подумала.
— Такое, — говорю, — легкое покалывание, переходящее в приятное жжение.
— О, правильно! — обрадовались оба супостата. — Это вся грязь из вашего организма через поры выходит на поверхность и оседает там.
Надо вам сказать, муж у меня патологически чистоплотен. Попросту говоря, брезглив. Как я подумала, что он сейчас представляет мой грязный организм с отверстыми крупными порами — Боже! Не испытать мне больше супружеских объятий, да и о сладости законной любви придется забыть, пожалуй.
— А вот какой запах вы чувствуете? — приступают ко мне сызнова.
Я честно понюхала.
— Такой вот запах хорошего кремчика, — отрапортовала. А и правда, очень даже приличный запах.
Лиходеи разочаровались:
— Странно… Обычно чувствуют запах того, чего в организме не хватает, — кто бананов, кто ананасов, кто клубники…
— А кого мажут с похмелья, тот чувствует запах огуречного рассола? — невинно осведомилась я, и напрасно, потому что мучители мои горестно-сочувственно посмотрели на мужа, а у того аж челюсть запрыгала от ненависти ко мне — не хочет баба омолаживаться!
Когда крем стерли, бандиты возгордились:
— Ну вот. Совсем другое дело! Что вы сейчас чувствуете?
Я честно прислушалась:
— Все то же приятное жжение.
— Странно, — удивились они, — должно бы уж пройти… Это, наверное, настолько грязен ваш организм, настолько изношен, что шлаки до сих пор поднимаются наружу! — И закручинились, бедолаги…
Я смотрела в зеркало, с ужасом понимая, что ничегошеньки не произошло. Нет омоложения, хоть ты тресни!
— Вроде бы здесь полморщинки разгладилось? — неуверенно спросила у мужа.
Он тщательно изучал мое лицо, знакомое ему до судорог душевных…
К утру пол-лица распухло, а глаз светился пронзительным красным светом, как у несытого крокодила.
Бандиты звонили по телефону и ломились в дверь, обвиняя меня во всех смертных грехах — от осточертевшей уже зашлакованности до тайной и порочной склонности к аллергии, а также в употреблении несанкционированной ими валерьянки. Я обкладывала физиономию кусками льда и горько жаловалась мужу на злодейское средство пиратов.
— А тебе, распустехе, никакой крем не поможет. Только крематорий, — припечатал он меня.
— Да чем так жить, — развернула я войска, — лучше на погост. Кручусь, как юла несмазанная, а тебе все плохо.
Муж с готовностью принял боевую стойку:
— У всех жены крутятся, а по улице с ними пройтись не стыдно, между прочим!
— И с чьими это женами ты, не стыдясь, по улицам прохаживаешься? — злобно ощерилась я.
