Жить в эпоху перемен - [2]

— А я бы и прошелся! Я бы не с одной прошелся с полным взаимным удовольствием, да недосуг, мадам. Вас кормить нужно. В клюве приносить каждые две недели.

— А ты, оказывается, приносишь? То-то я смотрю: временами дохлая колибри залетает, крылышками по кастрюлям шарит. Ты что, всерьез думаешь, что мы на твои гроши живем?

— Угу, любимая. Мы живем на твои творческие потуги. Дома развал, дети черт-те чем занимаются, у самой рожа, как у бульдога…

— Не трогай рожу! Я тебя про бульдога предупреждала! Напустил на меня бандитов, а теперь попрекаешь! Я в отпуске-то когда была?

— А я?

— А тебе и не положено! — врезала я ему в поддыхало. — Ты пахать должен. Семью, черт побери, хоть немножко обеспечить на пятом десятке. Мужик ты, в конце концов, или что?!!

Он выдержал многозначительную паузу.

— Хорошо, дорогая. Договорились. С этого дня я — или что. Может, тебе мужика поискать?

— Сами прибегут! — крикнула я в ненавистную спину. — Добра такого!

Нет денег. Ложись и помирай

Как всегда, денег не было. Вы, конечно, знаете, что денег не бывает:

— вообще — когда, гордо потея, занимаешь у знакомых на хлеб-молоко, делая при этом вид, что забыла свою кредитную карточку в соседнем ресторане;

— на что-то — когда, раскинувшись с комфортом среди оплаченных счетов и поглаживая утробно урчащий свеженабитый холодильник, спокойно соображаешь, то ли сыну новые штаны, то ли дочкам туфли, то ли мужу заветную удочку;

— как всегда — это значит — или за квартиру платить, или холодильник загружать. А если и то и другое — впадешь в п. 1.

На этот раз денег не было именно как всегда. Потому что зарплата у мужа — завтра. И значит, сегодня — холодильник, а счета — послезавтра.

Послезавтра он и пришел. В пять утра. После сорока четырех часов отсутствия.

— Привет.

— Привет.

— Есть будешь?

— Не знаю.

— Ничего мне сказать не хочешь?

— Нет.

И они пошли отдыхать.

Такая началась новенькая жизнь. Из нее я вычеркнула светлые праздники — пятые и двадцатые числа, по которым бывший господин и повелитель, ныне коммунальный сосед, приносил добычу на прокорм семье; счета же приходили с тупой регулярностью.

Денег не было — вообще.

Дети ели. Они хотели есть всегда, особенно после завтрака, обеда и ужина. Муж проходил сквозь нас, как Кентервильское привидение, задумчиво ревизовал холодильник и томно жевал найденную еду. Солнечный удар или обморожение сосудов головного мозга? Я не спрашивала, было некогда. Я считала. По ночам мне снились деньги.

Я, конечно, ему нахамила и виновата. Но он же первый меня кремчиком намазал, а потом еще и нахамил! Этот проклятый кремчик вкупе с рожей отрезал мне возможные пути для примирения. Погибаю, но не сдаюсь, решила я и стала изыскивать внутренние резервы.

Собственно, изыскивать было особо нечего. Резервы хранились непосредственно на мне и состояли из золотого семейного запаса: кольца обручального — одного, сережек с камушками — двух (или одна пара) и хиловатой цепочки под горлышко. Я мечтательно потратила грядущее богатство и отправилась в ломбард.

Прав был великий сказочник Шварц: там работают исключительные людоеды, то есть просто феноменальные людоеды. Да вы сами знаете, кто в ломбардах не запутывался! Не успела я глазом моргнуть, как у меня забрали фамильные драгоценности, которые мы собирали вдвоем лет пятнадцать, и отвалили триста десять тысяч.

Разбогатеть не получилось, хотя это уже сулило скромную, но обеспеченную жизнь.

Широким жестом я заплатила за квартиру и (гулять, так гулять!) купила детям по йогурту, банку лимонада на всех и три апельсина. Войдя во вкус разудалого мотовства, прихватила полкило недорогой французской ветчины без вкуса и запаха, пачку стирального порошка, рулон туалетной бумаги, килограмм шоколадных пряников, два килограмма мороженой баранины, кочан капусты, пакет финской муки, две пачки маргарина «Домашний», три десятка яиц, килограмм сахара и…

И тут деньги опять кончились. Я изумилась и впала в нищету.

Свора голодных подростков, оккупировавших кухню, корыстно обрадовалась моему приходу и загляделась на сумки у меня в руках.

— Ешьте, ребята! — я щедро выкинула на стол всю снедь разом.

Лучше бы деньги не тратила. Через десять минут, отвернувшись от разгромленного стола, они разочарованно уставились на мои пустые руки.

— Сгиньте с глаз моих, пожалуйста, — попросила я. — Больше ничего нету. Пойду по сусекам поскребу.

Что там было, в моих сусеках? Средней заношенности тряпки, которые не взял бы ни один приличный секонд-хэнд. Я с сомнением перебрала свою одежку. Может, неприличный возьмет?

М-да, подумала я, вот гад! Уже месяц не разговаривает, и ни копеечки. Ладно, я ему морщиниста, бесхозяйственна и нехороша, но детей-то за что? Они, скучное дело, есть хотят независимо от родительских распрей и, что удивительно, хотят есть каждый день и неоднократно.

Все-таки не был он таким раньше. Не так еще ругались, но в пределах светлого дня. К середине ночи всегда мирились, железно. Я вспомнила бурные примирения и, кажется, загрустила.

Может, случилось что?

Пришла подруга № 1, участливая и завистливая:

— Тебе надо подать на алименты, — твердо определила она, — он уже третью бабу меняет.