Ленора
Леноре 12, Вону 13
Ты ничего не видела.
Он не придет за тобой.
Он даже не видел твоего лица.
Каждая косточка в моем теле дрожала, когда я пыталась стереть из памяти только что увиденную сцену.
Зажмурив глаза, я начала раскачиваться взад-вперед, свернувшись калачиком на жестком матрасе. Ржавые металлические ножки кровати заныли, царапая пол.
Я всегда с опаской относилась к замку Карлайл, но еще десять минут назад думала, что меня пугают призраки, а не студенты.
Не тринадцатилетний мальчик с лицом Спящего Фавна[1], изумляющим своей красотой и ленивой грацией.
Только не Вон Спенсер.
Я выросла здесь и еще не сталкивалась ни с чем подобным этому дерзкому американскому мальчишке.
Люди говорили, что Карлайл был одним из самых страшных замков с привидениями в Британии. В этой крепости XVII века якобы обитали два призрака. Первого заметил лакей, которого несколько десятилетий назад заперли в подвале. Он божился, что видел, как призрак мадам Тиндалл царапал стены, умоляя о воде и утверждая, будто ее отравил муж. Второго призрака – упомянутого мужа, лорда Тиндалла, – замечали бродящим по ночам в коридорах, иногда он протягивал руку, чтобы поправить неровно висевшую картину, но не мог сдвинуть ее ни на дюйм.
Они рассказывали, что мадам Тиндалл пронзила сердце лорда ножом для стейка, повернув его для верности, как только поняла, что тот отравил ее. По легенде, он хотел жениться на молодой служанке, которой заделал ребенка после десятилетий бездетного брака с женой. Люди клялись, что нож все еще торчал из груди призрака и позвякивал каждый раз, когда лорд смеялся.
Мы переехали сюда десять лет назад, в то время папа открыл Подготовительную школу Карлайл, престижное художественное учебное заведение. Он пригласил самых талантливых и одаренных студентов со всей Европы.
И они все приехали. В конце концов, отец был Эдгаром Асталисом. Человеком, чья скульптура Наполеона «Император» в натуральную величину стояла посреди Елисейских Полей.
Но они тоже боялись слухов о привидениях.
Все в этом месте производило жуткое впечатление.
Замок располагался в туманной долине Беркшира, его силуэт изгибался и рассекал воздух своими запутанными черными шпилями. Плющ и кусты диких роз ползли по внешней каменной стене двора, скрывая тайные тропинки, по которым студенты часто пробирались по ночам. Коридоры напоминали лабиринт, который, казалось, огибал студию скульптуры.
Самое сердце замка.
Студенты прогуливались по фойе с прямыми спинами, румяными щеками, поцелованными бесконечной английской зимой, и с напряженными выражениями на лицах. Подготовительная школа Карлайл, где учились исключительно одаренные дети, не одобряла другие государственные школы, такие как Итон и Крейгклоуэн. Папа говорил, что обычные подготовительные заведения поощряют бесхребетных, родившихся с золотой ложкой во рту, этаких середнячков, а не настоящих лидеров. Мы же гордо носили свою школьную форму как знак отличия – черные накидки с девизом Карлайла, вышитым ярким золотом на левом нагрудном кармане:
Искусство вечно, жизнь быстротечна. Послание звучало довольно ясно: единственный путь к бессмертию – через искусство. Посредственность считалась богохульством. В этом мире, где каждый намеревался сожрать другого, мы были связаны между собой, жаждущие, безрассудные, слепо верящие в собственные идеалы.
В двенадцать лет я увидела то, что не предназначалось для моих глаз. Я была самой молодой студенткой на летней сессии в Подготовительной школе Карлайл, а сразу за мной следовал Вон Спенсер.
Сначала я завидовала мальчику с пронзительными ледяными прорезями вместо глаз. В тринадцать он уже работал с мрамором. Вон не надевал свой черный плащ, вел себя так, словно на него не распространялись школьные правила, и проносился мимо преподавателей, не поклонившись – просто неслыханно для этой школы.
Мой отец был директором школы, и даже я кланялась.
Вообще-то я наклонялась ниже всех.
Нам внушали, что мы на голову выше остальных, что мы – будущее искусства во всем мире. Мы обладали талантом, статусом, деньгами и возможностями. Но если мы напоминали серебро, то Вон Спенсер будто весь состоял из золота. Если у нас что-то получалось, то он справлялся великолепно. Если нам удавалось блеснуть, то он блистал с силой тысячи солнц, обжигая все вокруг себя.
Как будто Бог вылепил его по-другому, уделяя особое внимание деталям, когда создавал его. Скулы были острее лезвий скальпеля, глаза – светлее самого голубого оттенка в природе, а волосы – чернее воронова крыла. Его бледность поражала меня: вены просвечивали под кожей, но рот цвета свежей крови казался теплым, живым и лживым.
