Nous revenons toujours
Мы всегда возвращаемся (фран.).
Умер я скоропостижно, совершенно неожиданно и для близких и для самого себя, не предуведомив никого заранее. Смерть достаточно претенциозный акт для живого, для неживого она безразлична. Помню только, что внезапно, не испытывая ни боли, ни огорчения, я выпростался из своего развалившегося на постели тела, став, очевидно, легче воздуха, и ощутил себя где-то наверху, прижатым к потолку своим тощим задом.
Какое-то время я еще смотрел сверху вниз, собирая взглядом разбросанные по комнате предметы: заваленный бумагами стол, стоящую на подоконнике чашку с недопитым чаем, косо висящую на стене цветную фотографию отражения святовитской башни в глади обелиска на III дворе пражского Града, простыню, винтом закрутившуюся вокруг ноги спящей и ничего не подозревающей жены, а затем томимый невнятным беспокойством, с непривычки стукаясь то головой, то локтями о всевозможные острые углы, заметался под потолком, точно муха на оконном стекле.
Помог случай - струя сквозняка распахнула форточку, и я, с облегчением вздохнув чистым воздухом, устремился против его движения, не думая, что могу застрять в узкой фрамуге. Все правильно: еще мгновение - и я, не испытывая ни сожаления об оставляемом земном пределе, ни капли угрызения совести, что исчезаю, не предупредив, уже летел, вкручиваясь штопором в палевую дымку утреннего неба, ощущая радостный пароксизм освобождения и засасывающей пустоты. Вероятно, время удваивало, умножало самое себя, лупой собирая бесконечность в точке, потому что до сих пор не знаю, сколько продолжался этот полет. Несколько секунд или вечность. Кажется, достигнув уровня кучевых облаков, живописной формы и кучерявых, как борода основателя марксизма, я потерял сознание. А когда пришел в себя, все также со свистом поднимаясь по винтовой траектории, обнаружил, что лечу не один, а в паре с незнакомым мужчиной, облаченным в синий сатиновый халат подсобного рабочего, неизвестно когда присоединившимся ко мне. Мужчина двигался с такой же, как и я, скоростью, вращался вокруг своей оси, иногда поворачиваясь ко мне простонародным лицом, с отпечатленной на нем блаженной улыбкой и недокуренным хабариком, прилипшим к нижней губе. Летел он с закрытыми глазами, иногда нервически подергивая правым веком, и мое последнее воспоминание было связано с его странно забегавшими по собственному телу руками. Заметил, как он распахнул разлетевшиеся полы халата, привычным движением расстегнул пуговицы на мотне, и немало не смущаясь моим присутствием, стал справлять малую нужду, кропя и загрязняя международное космическое пространство. Очевидно, он желал предстать перед Богом в натурально очищенном состоянии. Я не успел даже запротестовать, ибо уже в следующее мгновение наткнулся на некую невидимую, но непреодолимую преграду, прогнувшуюся прозрачную пленку, от которой отскочил, как мяч от волейбольной сетки. Откуда мне было знать, что это и был Страшный Суд, свершившийся мгновенно (и правда, зачем для него время?), ибо, очевидно, уже осужденный, летел обратно, теперь один, тогда как изгадившая космос сволочь, должно быть, блаженствовала в фиолетовых эмпиреях.
Кажется, я опять потерял сознание, так как, придя в себя, оказался не летящим, а стоящим, прислоненным к холодной стеночке в кромешной и полой темноте неизвестного происхождения. В голове вертелась карусель, перепонки покалывало, в ушах еще свистел ветер межзвездного путешествия, ноги казались ватными, но я, протянув руку, пощупал стеночку, у которой стоял, обнаружил, что она сырая на ощупь, и попытался понять, где нахожусь. Из мрачного полумрака, напоминающего коммунальную парадную, когда перебиты все лампочки, стали проступать какие-то углы, прямоугольные грани, а впереди (не берусь точно определить расстояние) что-то мятно белело. Находясь еще в полукоматозном состоянии, я сделал одеревеневшими ногами шаг вперед, чуть не наступив на выскочившую в последний момент и невидимую в темноте кошку, или нечто похожее по форме, с обиженным мяуканьем исчезнувшую тотчас. Несколько неуверенных шагов, я двигался, как слепой, боясь наткнуться на нечто непредвиденное, и белевшее впереди пятно оказалось на расстоянии вытянутой руки. Вгляделся. На деревянной створке, напоминавшей обыкновенную земную дверь, на трех кнопках висел листок бумаги в клетку, вырванный из ученической тетради. Четвертая кнопка была, очевидно, утеряна, ибо в свободном уголке светилась дырочка от прокола. Шевеля губами, прочел единственное, коряво выведенное, еле различимое чернильное слово, перед которым стояло семь точек: "… ад". Возможно, точки заключали в себе скрытый подпольный смысл, возможно, они остались от стершихся некогда букв. Подчиняясь неясному порыву, я загнул свободный угол листка и заглянул под его рубашку. И точно: тут стояло уже два слова.
