В октябре выпадает несколько летних дней. Воздух становится зыбким и прогревается до теплоты сновидений. Погода такая, что можно ходить без пальто. Кажется, что зимы вовсе не будет, после осени сразу наступит весна.
Аля решает, что это событие надо отметить. Она вызванивает меня к Трем мостам, висящим над перекрестьем каналов. У нее уже все продумано. На спуске к воде она стелет салфетку, сшитую из мелких соломинок, ставит бутылку вина, два низких стаканчика, кладет шоколадку.
У нее даже штопор с собой, что на Алю уже совсем не похоже.
Как это она сумела его не забыть?
– Давай открывай!..
Я высказываюсь в том духе, что «распитие спиртных напитков в общественном месте запрещено». Прихватит милиция – живо отвезут в отделение. Будем потом объясняться четыре часа.
Так звучит голос разума.
Однако Аля разуму не подвластна.
Она делает большие глаза.
– Какая милиция? Ты когда в последний раз видел милиционера? Милиция нынче только в метро дежурит. Там, где – тихо, тепло…
Она, конечно, права. Аля всегда права. После первой же ссоры, которая у нас вспыхнула непонятно из-за чего, я ей предложил:
– Давай ты всегда будешь права. Даже если ты не права, ты все равно будешь права. Так будет проще, и не надо будет ничего выяснять.
– Ой, как здорово!.. – воскликнула Аля.
Она даже зааплодировала.
На этом и порешили.
В общем, я откупориваю вино. У него – цвет солнца, сгустившегося до текучего жара. Это одна из наших странных загадок. Если вино покупаю я, то никаких особенных качеств оно не имеет. Вино как вино, вполне земного происхождения. Лучше, хуже, но исполняющее свою главную функцию – опьянять. Если же вино покупает Аля и если даже она выбирает ту же самую марку и по той же цене, то и вкус, и запах у него совершенно иной. Это уже не просто вино, это некий нектар, сделанный в неведомых странах, прана, эманация счастья, настоянная на волшебных цветах. Оно не столько пьянит, сколько одухотворяет, не столько затмевает сознание, сколько проясняет его. Почему так происходит, понять невозможно. Сама Аля клянется, что ничего специально не выбирает. Она просто заходит в первый попавшийся магазин и, не всматриваясь в этикетки, не спрашивая ни о чем, наугад тычет пальцем. А в результате получает нектар. Я даже подозреваю, что вино Але продают самое обыкновенное, и лишь ее собственное прикосновение превращает его в нечто иное.
Но это уже совершенная мистика.
Так или иначе, но у сегодняшнего вина вкус давнего лета – вкус пряной травы, вкус светлых воспоминаний. Голова от него не кружится, а становится прозрачной и легкой, и мы, сидя на спуске, свесив ноги к воде, машем экскурсионным корабликам, которые один за другим неторопливо шествуют по каналу. В связи с хорошей погодой их нынче великое множество. Каждые пять минут из темноты, скопившейся под широким Старо-Никольским мостом, бесшумно, словно зарождаясь в небытии, выныривает очередное игрушечное суденышко, и медленно, будто несомое не моторами, а водой, движется по направлению к руслу Фонтанки. Часть из них стилизована под ладьи древних славян, часть – под дощатые приземистые баркасы петровского времени, попадаются и сохранившиеся еще советские речные трамвайчики, которые осторожно, с трудом протискиваются между узкими берегами.
Куда они все плывут?
За каким счастьем?
На одном из таких трамвайчиков празднуют свадьбу. Жених – в черном костюме, невеста – окутанная газовой прозрачной фатой. Легкая ткань колышется, розы в руках пылают, вызывая, наверное, зависть подруг.
Аля вдруг складывает ладони рупором и звонко, так что слышно на другом берегу, кричит:
– Го-орько-о!..
Крик подхватывают десятки людей. Вспархивают голуби с крыш, трепещут солнечные блики на стеклах. С тополей, выстроившихся вдоль набережной, срывается лиственный шлейф и, взметаемый звуками, рассеивается над водой. Склоняется черный костюм, льнет к нему платье, стянутое, как корсетом, высоким кремовым поясом. С обеих сторон аплодируют. А потом невеста так же складывает у лица ладони и с такой же радостной звонкостью кричит нам в ответ:
– Го-орько-о!..
Ах, как звонко она кричит!
– Го-орько-о!.. – с энтузиазмом подхватывают на палубе.
Голуби, вроде бы начавшие успокаиваться, вспархивают опять. Делать нечего. Мы с Алей тоже целуемся. Аплодируют нам уже не только с трамвайчика, но и откуда-то из-за спины, где, как выяснилось, собралась на набережной небольшая толпа.
Всенародное ободрение нас смущает. Граждане, дорогие, аплодисменты нам ни к чему! Мы подхватываемся со ступенек, чтобы уйти, и буквально нос к носу сталкиваемся с Гераклием Симаком.
Для него это такая же неожиданность, как и для нас. Гера на секунду теряется и даже чуть дергается, как будто пытается ускользнуть. Несомненно, что если бы он заметил нас раньше, то так бы и поступил. Это уже инстинкт: не имей дела с людьми, от которых тебе никакой пользы нет. Но уже поздно, бесшумно ускользнуть не получится, ловушка захлопнулась, рычаг запер дверь, и потому Гераклий, как человек, во всех тонкостях освоивший науку светского обращения, перестраивается на ходу. Он распахивает объятия, точно собираясь по-братски ко мне прильнуть, расплывается восторженным изумлением во всю ширь тяжеловатого представительного лица, однако, разумеется, не обнимает, не приникает, а берет обеими руками мою ладонь и осторожно, как хрупкую раковину, сжимает ее.
