Произошло всё до нелепости просто, обыденно как-то, мимолётно, на бегу — в понедельник, после уроков, на лестнице Серёжу догнал Витька Демьянов, цепкой рукой ухватил за плечо, сдавил до боли.
— Слышал, Горел, Нина к субботе сочинение заделе? За меня напишешь.
И больше ничего — повернулся на каблуках, полетел, покатился, топоча оглушительно, дальше вниз, ни разу не оглянувшись. А Серёжа остался стоять на месте. И только видел в проёме лестницы над собою лицо Лёки Голубчикова, расплывшееся в чуть пренебрежительной и вместе с тем понимающей, грустноватой какой-то усмешке.
Поначалу случившееся казалось Серёже страшным сном. Хотелось закричать, проснуться, чтобы исчезло жуткое наваждение и всё обрело естественный, привычный вид. Ведь ещё только вчера они были с Демьяном на равных; как хозяева, с полным сознанием своей силы и власти ходили по улицам, по дворам, по школьным коридорам, вместе сидели на занятиях и в туалет покурить на переменках — вместе. Исподволь рождалась в нём та спокойная уверенность, какую не могли принести ни особо отмеченные завучем Ниной Петровной сочинения, ни поражавшее Фаину знание истории.
Сбывалась детская, вымученная мечта. Близились дни его триумфа. У кинотеатра, в тёмных подъездах, когда появлялся он вместе с Демьяном, незнакомые парни первыми торопились протянуть для приветствия руку, прямо-таки набивались в приятели. И Ленка Звездина, признанная красавица, за которой упорно ухлёстывали все без исключения ребята в классе, не раз уже задерживала на нём свой летучий взгляд.
Нет, Серёжа не был при Демьяне рабски покорным холуём. Для этого имелся Лёка Голубчиков. Это в его обязанности входило таскать из класса в класс вслед за Демьяном потёртую пропахшую насквозь табаком папку, решать задачки его варианта на контрольных, списывать ему в тетрадь домашние задания перед уроками, примостившись на выщербленном подоконнике четвёртого этажа, бегать за портвейном «три семёрки», играть с Демьяном в «буру» и в «сичку» — по гривеннику — зимними долгими вечерами, «стрелять мелочонку» возле кинотеатра у проходящих парней под неусыпными взглядами Демьяна и его дружков…
У Серёжи с Демьяном были иные отношения. Внешне походило на настоящую дружбу, без тени снисходительности и высокомерия. Но Серёжа уяснил вполне с первого дня — дружбой тут и не пахло. Однако нужен же он был Демьяну зачем-то… Ведь и Демьян, всесильный Демьян, сам искал с ним сближения. Может быть, чувствовал в нём единомышленника, способного понять с полуслова, кто знает? Но факт, только ему, Серёже, путано и сбивчиво проговорился однажды Демьян о своей тайной цели.
С его же, Серёжиной, стороны было одно: сознание беспредельного могущества своего, возникавшее от близости с Демьяном. Малейшего слова, лёгкого жеста довольно было теперь для того, чтобы наказать любого, кто так или иначе не угодил. Вот это и подкупало. Кружила голову мысль о том, что не только никто не сможет тебе в этом помешать, но, напротив, все будут ещё прислуживать. Нет, он не хотел причинять боль, не хотел мучить и унижать никого. Жестокость оставалась уделом Демьяна. Ведь обладать силой — это не значит непременно давить, мстить. Довольно одного чувства своей исключительности, непохожести на остальных, своей единственности в толпе одноклассников: а среди них есть и те, кто в сто раз красивее и умнее, находчивее и остроумнее и моднее одет, но все они ничто перед тобой. Сила всегда приведёт на первое место, будь ты даже из самых ничтожных, захудалых. Сила рождает страх, а страх — преклонение. Стоит только возвыситься над всеми — кто станет вглядываться в твоё лицо, вслушиваться в твои слова? Тут же прослывёшь и самым умным и самым красивым. И девчонки, только свистни, налетят толпой, и от приятелей не будет отбою.
«Придёт, придёт тот час, — думал Серёжа частенько, лёжа в постели без сна, — когда Зубик, и Макс, и…» Все, все поймут и оценят молчаливое его превосходство и, покорные, приползут, моля о покровительстве… И телефон будет звонить дома с утра до ночи, потому что он станет для каждого в одночасье незаменим…
И вот всё рухнуло. Рухнуло разом, бесповоротно и навсегда. С незаметной, ужасающей быстротой приближался срок, и нельзя было дальше откладывать, надо было решать, что-то делать, как-то поступать. Лишь тогда Серёжа действительно осмыслил происшедшее и заметался, забился отчаянно, кидаясь из стороны в сторону, точно чиж, нежданно попавший в клетку.
Были глупейшие, унизительные просьбы, попытки вывернуться, свалить на Голубчика, но Демьян и слушать не стал: Голубчик едва тянул по литературе и выше тройки написать никак не мог.
— Напишешь ты, понял? — сказал жёстко, с некоторым даже раздражением, глядя в упор серыми холодными глазами. И Серёжа почувствовал: конец. Всему конец. Точно водой ледяной окатили на вершине крутой горы, той самой, на которую с поразительным упорством карабкался все эти долгие месяцы. Взобрался, очнулся с дрожью, а вышло одно: подтолкнуть слегка — и покатишься стремительно, неостановимо, ниже, ниже, к самому подножию.
В четверг Демьян специально прислал Голубчика узнать, как идут дела. Был уже довольно поздний час. В проёме тёмно-коричневых штор виднелись кусочек тускло освещённого двора и обледенелый тротуар, по которому широкой метлой гнал позёмку неутомимый труженик — ветер. И чудилось: вот-вот догонит одиноко бегущего прохожего, закружит, унесёт на тугой снежной спирали в беззвёздную черноту неба.
