Болезненное самолюбие породило пылких революционеров.
Шатобриан
Версаль, 18 мая 1789 года. В этот день на трибуну Генеральных штатов впервые поднялся небольшого роста депутат в оливковом фраке и тщательно напудренном парике, придававшем объем его маленькой, словно птичья, голове, сидевшей на непропорционально широких для его щуплой фигуры плечах. Бледный, с нездоровым цветом лица, он от волнения покрылся красными пятнами и, вынув из кармана написанную заранее речь, принялся, запинаясь, читать ее… Содержание речи было, кажется, дельным, но на фоне множества блестящих ораторов кто будет слушать какого-то запинающегося Деробепьера? Или Роберта Пьера? Этот депутат из Арраса имел весьма труднопроизносимую фамилию. Словом, под свист и хохот окончательно смутившийся человечек в старомодном опрятном фраке буквально убежал с трибуны. Но неудача и полученное им насмешливое прозвище «Аррасская свеча» депутата не смутили, и он продолжал выступать по всем животрепещущим вопросам. Его скрипучий голос окреп, содержание его листочков (речи свои он писал заранее) оказалось весьма актуальным, стиль возвышен, а местами и язвителен. К его словам начали прислушиваться, и газетчики, прежде не обращавшие внимания на его выступления, стали охотно помещать их в свои отчеты. Даже «факел Прованса», блестящий оратор Мирабо заметил, что «этот человек далеко пойдет, так как верит тому, что говорит». Депутата звали Максимилиан Робеспьер.
Его имя неразрывно связано с Французской революцией конца XVIII столетия, а сам он сливается с революционным вихрем, взметнувшим его на самый верх самого радикального революционного правительства той эпохи. О нем написаны горы литературы, однако ответа на вопрос: кто он — пассионарная личность или бесстрастный политикан, освещенный пламенем революционного пожара? — до сих пор нет. Он по-прежнему вызывает споры и политические баталии: одни защищают «золотую» легенду о великом борце за свободу и счастье народа, а другие — «черную» легенду о диктаторе, рвавшемся к власти буквально по головам своих соратников. Хотя, как показывает недавнее исследование М. Белиссы и И. Боска (2013), те, кто ставит себе задачу беспристрастно разобраться в характере Робеспьера, также не дают однозначного ответа.
Чем дальше в прошлое уходит яркое трагическое время Французской революции, тем больше толкований, клише, сравнений и сопоставлений заслоняют от нас подлинный образ вождя этой революции, оставившего после себя более полутора тысяч политических речей и набросков и только тощую пачку личных писем. Жизнеописание Робеспьера зачастую превращается в историю революции, что имеет свои резоны: без революции не было бы Робеспьера — главы правительства якобинской диктатуры, добродетельного тирана, принесшего в жертву сотни чужих жизней и свою собственную ради установления призрачного царства добродетели.
Каков был он, подлинный Робеспьер, со своими тревогами, страхами, душевными переживаниями? Какие таланты были отпущены ему в избытке, а каких не было дано вовсе? Разноголосица воспоминаний и документов позволяет лишь приблизиться к личности Робеспьера, ибо воспоминания современников зачастую имеют тенденциозную окраску, зависящую от отношения их автора к революционным событиям, к партиям и их участникам, от желания увидеть в детстве зародыши поступков, совершенных в зрелые годы. Но, заведомо обреченные на субъективность, попытки разобраться в человеке, чьи благие слова и намерения мостили дорогу в ад, продолжаются, ибо нам по-прежнему кажется, что из прошлого можно извлекать уроки…
Максимилиан Мари Изидор де Робеспьер родился 6 мая 1758 года в Аррасе, в семье потомственного адвоката, 26-летнего Максимилиана Бартелеми Франсуа де Робеспьера (вернее, Деробеспьера, ибо право на дворянскую частицу «де» имел только его дядя, получивший личное дворянство, но искушение — строго говоря, законное — было велико), и его супруги Маргариты Жаклин Карро, дочери пивовара. Появление младенца через четыре месяца после свадьбы родителей вызвало волну пересудов в провинциальном обществе; многие решили, что Максимилиан, в сущности, внебрачный ребенок и отец его женился на его матери «по обстоятельствам». Дед с материнской стороны, состоятельный пивовар Жак Карро, не счел нужным прийти на крестины внука; крестным отцом младенца с отцовской стороны стал дед, мэтр Максимилиан Робеспьер (старшие сыновья в семье Робеспьер уже несколько поколений носили имя Максимилиан). Предполагают, что, вынужденный согласиться на брак дочери, пивовар не жаловал своего беспокойного зятя. А тот действительно был личностью какой-то незавершенной, неуравновешенной: став адвокатом, вдруг захотел уйти в монастырь и даже пробыл некоторое время послушником; потом передумал, вернулся к адвокатской практике, но успехов на этом поприще, похоже, не добился; постоянно занимал и перезанимал деньги. В связи с шатким материальным положением семья за шесть лет своего существования сменила четыре квартиры, и все неказистые, что в степенном кругу магистратов считалось совершенно недопустимым.