В праздничную ночь башня начинает светиться. Ее мягкий серебряный свет кажется живым, как будто пирамидальный тополь стоит под луной.
— Я не хвастун, не честолюбец, но, ей-богу, хорошо при жизни увидеть такую постройку… — говорил Николай Васильевич Никитин, посещая свою башню. Много раз обращались к конструктору корреспонденты с одним и тем же вопросом:
— Почему башня не носит вашего имени! Ведь так заведено не только у нас в России, но и во всем мире — Эйфелева башня, Шуховская! А почему эта не Никитинская! И каждый раз Николай Васильевич отвечал: «По-моему, это было бы нескромно».
Но сама жизнь поправила Никитина в этой его чрезмерной скромности: все, кто участвовал в проектировании узлов башни, все, кто ее строил, ласково называли ее «Николаевна». Этой дани любви и уважения к конструктору Никитин особенно искренне и счастливо радовался. «Николаевна» бережет Москву и днем и ночью. Она разговаривает с Москвой, с близкими к ней городами, рассылая во все стороны свои телеволны.
1
Мальчик упал в траву. Он зарылся в нее лицом и долго лежал, не шевелясь. Его горе было огромно, он не мог даже плакать. Мальчик потерял своего верного друга, своего дорогого Книжника.
Поздно ночью, когда все уже спали, к ним в дом, словно наглые бандиты, нагрянули жандармы. Папа сказал, что их было двое. Они велели Книжнику быстро собраться и увели его со двора. Сквозь сон до слуха мальчика долетел каменный стук каблуков, но он не проснулся. Он просил, умолял папу вернуть Книжника домой, но на все его просьбы папа отвечал горестной улыбкой, будто чувствовал за собой какую-то вину, и мальчику стало понятно, что его бесценный друг пропал навсегда.
Мальчик лежал в траве. Палило солнце. Трава источала сладкий дух спелого арбуза. Неожиданно над самым ухом мальчика, гудя, пролетел жук, запутался в траве и упал где-то совсем близко. Мальчик поднял голову и огляделся. Сверкая изумрудной спиной, жук поднимался по стеблю травинки. Ему захотелось сбить его щелчком, чтобы жук не мешал ему думать о друге, протянул было руку, но, увидев, что жуку нет до него никакого дела, остановился и стал наблюдать за ним. Прилет жука неожиданно утешил его, разом отодвинул его беду и настроил на совсем новые мысли. В неуемном детском воображении обыкновенный жук-навозник вдруг предстал царственным скарабеем — священным символом страны пирамид, про которую совсем недавно рассказал ему Книжник.
Травинка качалась под тяжестью жука, но тот и не думал взлетать, продолжал ворочаться на стебле, обнимать его крючковатыми лапами. Травинке надоело гнуться, она распрямилась, подрагивая от непосильной тяжести, и гордо замерла. Любопытными глазами смотрел мальчик на тоненькие жилки стебля и силился понять, откуда у былинки такая стойкая крепость и почему так уверен грузный красавец жук в ее надежности. Легкой волной прошелестел ветер, покачнув траву. Жук раздвинул блестящие закрылки и улетел вслед за ветром. Мальчик выдернул гордую травинку и воткнул ее в указательный палец — из-под кожицы выкатилась капля крови. Он засунул палец в рот и глубоко погрузился в свои мечты. В его воображении возник волшебный город, в котором дома росли, как цветы. Каждый дом был по-своему прекрасен. Один повторял своей формой белую лилию, поднимающую на изящном стебле свой цветок до самого неба, другой дом был похож на лотос… Детская фантазия свободно раздвинула привычное жизненное пространство, в котором живут люди, включила в него облака и небесные сферы, наполнила мир людей воздухом и солнцем. Как жаль, что не с кем было поделиться, некому рассказать об этих видениях! И снова скорбь о друге кольнула его сердце.
По исстари заведенному сибирскому обычаю в доме, где жил мальчик, часто находили приют незнакомые люди, попавшие в беду. Одни жили подолгу, другие — короткий срок. Книжник, которому их город был определен местом ссылки, прижился в доме Никитиных. Папа поручил ему подготовить мальчика в гимназию. Больше года длилась дружба Коли Никитина и Книжника. Она казалась вечной и вдруг оборвалась.
Родители Н. В. Никитина Ольга Николаевна и Василий Васильевич Никитины за неделю до заключения В.В. в читинскую городскую тюрьму за революционную работу. 1905 г.
Отец мальчика Василий Васильевич Никитин действительно ничем не мог помочь Книжнику, потому что сам в недавнем прошлом испытал такую же участь. В 1902 году, истомившись сидением за конторкой писца в Тобольском губернском суде, он отправился искать счастья, но не на запад, как большинство его сверстников, а на восток, и осел в Чите. Там его приняли в городскую типографию. Сначала он был наборщиком, потом верстальщиком, а через два года стал уже метранпажем типографии, вторым после хозяина человеком — его правой рукой. По роду своей работы Василий Васильевич постоянно находился в окружении печатников, самой революционно настроенной массы среди рабочих города. Крамольными идеями жила эта среда. Метранпаж Никитин, через руки которого проходила вся печатная продукция типографии, сам, бывало, прятал свежие оттиски «запретного слова» от хозяйских глаз. Он оставался своим человеком для рабочих, но не терял в то же время должной дистанции и не гнул спины перед хозяином.
