Маплы познакомились с автором в Нью-Йорке в 1956 году, пропали из виду на семь лет и снова появились в Бостоне в 1963-м, когда сдавали кровь. С тех пор они фигурировали в десятке рассказов, пока в 1976 году пара не развелась. Фамилия была дарована им молодым человеком, выросшим в городке под сенью норвежских кленов, а потом переехавшим в Новую Англию, к сахарным и болотным кленам, пылающим огнем, и его слух различает в этой фамилии древесную невинность, для него в ней шумит прохладная листва[1]. В рассказах о Маплах прослеживается упадок и крах их брака, но это вполне счастливая история, в которой росли дети, проживались вместе несчетные мгновения обыкновенного существования. Мораль этих рассказов сводится к неоднозначности всякого блаженства. А еще к тому, что люди остаются самими собой, и это неисправимо. Музыкальная тема «вперед-назад» повторяется в дуэте Маплов снова и снова, звучит все резче. Сами они скромны, жизнерадостны и полны досады. Они нравятся друг другу и представляют друг для друга загадку. Один из них обычно испытывает легкое недомогание, и качели их эротического интереса редко взлетают в унисон. Зато они разговаривают, и это получается у них лучше, чем у всех других персонажей автора. У изолированного в долине племени сначала появляется акцент, потом диалект, наконец, свой собственный язык. То же самое у супружеской пары. Пускай этот сборник сохранит для нас неповторимый мертвый язык, понять который не легче, чем латынь. К четырнадцати рассказам о Маплах я добавил еще два, действие которых разворачивается, очевидно, в голове у Ричарда Мапла, и еще один фрагмент, показавшийся остро необходимым для полноты картины.
За тридцать лет после написания этого предисловия сборник взаимосвязанных рассказов, быстро составленный к выходу телефильма «Далеко ходить», сделал завидную карьеру в мягких обложках: в Англии издательство «Пингвин» выпустило его под названием «Звонил твой любовник», а переводился он, насколько мне известно, на немецкий, французский, испанский, нидерландский, сербский, японский и иврит. Несколько немецких изданий «Далеко ходить» были выпущены в твердой обложке, но на английском языке сборник выходит в таком виде впервые. Я обрадовался, услышав об этом, и воспользовался возможностью, чтобы переделать некоторые слова и фразы и добавить еще один рассказ о Маплах, «Бабушки-дедушки». Пара удивила меня, когда снова появилась в зимнем Хартфорде: Маплы завели новые семьи, но встретились благодаря рождению первых внуков. С тех пор я их не видел, хотя общие друзья уверяют, что оба еще живы и для своего возраста неплохо выглядят.
Маплы только накануне переехали на Тринадцатую улицу и в этот вечер принимали у себя Ребекку Кьюн, благо что жили теперь по соседству. Высокая, с неизменной легкой улыбкой, немного рассеянная, она позволила Ричарду Маплу снять с нее пальто и шарф, пока здоровалась с Джоан. Ричард двигался с удвоенной точностью и изяществом и успешно справился с раздеванием гостьи. Хотя они с Джоан были женаты почти два года, у него был такой юношеский облик, что обычно люди невольно отказывались воспринимать его как хозяина дома, а их колебания в ответ заставляли колебаться и его, поэтому напитки обычно разливала жена, он же удобно устраивался на диване с видом обласканного и всем довольного гостя. Теперь он положил одежду Ребекки на кровать в темной спальне и вернулся в гостиную. Ее пальто показалось ему невесомым.
Ребекка сидела под лампой, на полу, подогнув под себя одну ногу и закинув руку на низкую ширму, еще не увезенную прежними жильцами.
— Я была знакома с ней всего один день, — говорила она, — как раз когда она меня учила этой работе, но все равно согласилась. Я жила в ужасном месте под названием «отель для дам». Там в холле стояли пишущие машинки; пользование машинкой стоило четверть доллара.
Джоан, сидевшая с прямой спиной в хичкоковском кресле из дома ее родителей в Амхерсте и комкавшая в ладони влажный платок, объяснила, повернувшись к Роберту:
— Перед тем как поселиться в теперешней квартире, Бекки жила с одной девушкой и ее парнем.
— Да, его звали Жак, — сказала Ребекка.
— Вы жили с ними? — спросил Ричард. Вопрос был задан игривым тоном, оставшимся от настроения, которое у него появилось после того, как он успешно и как-то пикантно оставил в темной спальне пальто гостьи, словно передал с большим тактом тревожное известие.
— Да, и он настоял, чтобы на почтовом ящике значилось его имя. Ужасно боялся пропустить письмо! Когда мой брат служил на флоте, он однажды приехал меня навестить — и видит на ящике… — Тремя параллельными движениями пальцев она начертила три строчки:
Джорджина Клайд
Ребекка Кьюн
Жак Цимерман —
Брат говорил, что я всегда была очень милой девочкой. А Жак даже не убрался, чтобы моему брату было где спать. Брату пришлось спать на полу. — Она прикрыла глаза и стала искать в сумочке сигареты.
— Разве не чудесно? — сказала Джоан и беспомощно улыбнулась, поняв, что сморозила глупость. Ее холодность беспокоила Ричарда. Это продолжалось уже неделю, и улучшения не наступало. Ее лицо было бледным, с розовыми и желтыми пятнами; это подчеркивало ее сходство с портретом Модильяни: овальные голубые глаза и привычка сидеть с совершенно прямой спиной, с вопросительно наклоненной набок головой, класть руки на колени ладонями вверх.
