На тихом кукурузном поле спокойно гулял ветер. Вороны собирали свою дань с початков кукурузы, не обращая внимания на сторожа. Вы его не видите, а он есть. Посреди поля на кресте возвышалось пугало. Старенькая домотканая рубашка серого цвета с прорехами укрывала его тело из грубой мешковины, потёртые штаны с крупными стежками на заплатах служили ногами, болтающимися от порывов ветра, а холщовый мешок с нарисованной углём страшной рожей был вместо головы. Внутри пугало целиком состояло из соломы, а костями ему служил проволочный каркас.
День за днём, в дождь и снег, жару и холод пугало оставалось прибитым к кресту и терзалось вопросами: «За что?.. За что создательница приковала меня к кресту и обрекла на эту ужасную судьбу? Почему я должен пугать глупых птиц?». Это было обидно и… унизительно.
Почему у пугала вообще были эти мысли? Хороший вопрос… Очень хороший. Ведь для того, чтобы задаваться вопросами, нужна самая малость — сознание. А его не бывает без жизни или её подобия.
Когда-то давно один могущественный маг проклял эти земли. Не раз и не два разные твари, монстры и иные совершенно невероятные создания вдруг обретали разум или чувства на этих проклятых землях. Как правило, проявлялись чувства голода и ярости, реже — злобы и ненависти, но бывало так, что проклятие давало сбой и порождало нечто иное. Нечто отличное от всего известного, такое, для чего люди не придумали подходящего слова. Именно таким было пугало.
Оно не было очередным голодным мертвяком или монстром. О нет… Сила древнего проклятья, впитавшись в его тело, подарила пугалу жизнь, наделила разумом и одарила чувствами. Да, пугало ещё не могло ни шевелиться, ни говорить, но оно могло слушать и наблюдать, а главное — думать.
Чем дольше жило пугало, тем больше оно ненавидело создательницу. У пугала появилась цель и появилось чувство. Но даже тут, на проклятой земле, жизнь шла своим чередом. Порождения тёмной магии охотились на людей и друг друга, а люди… Они тоже охотились.
Дни сменялись ночами, восходы — закатами, приходили и уходили дожди, поля покрывались снегом, затем зеленели и всё повторялось. Раз за разом, раз за разом… Но всё когда-то заканчивается.
Одним весенним ранним утром, когда солнце ещё не всецело осветило землю, но уже заставило отступить ночную тьму, для пугала настал момент освобождения. Его тело стало меняться и полноценно оживать. Зашитые, охваченные тёмной дымкой рукава прорезали проволочные нити. Они вытянулись и сформировали каркас рук, по которому, подобно змеям, поползли жгуты соломы, формируя пальцы. Солома обвила проволочную основу, уплотнилась, став жестче промороженного мяса покойника, но вместе с тем эта соломенная плоть не утратила гибкости живой руки. Точно так же сформировались ноги.
Угольный рисунок улыбки обретал глубину, наполнялся тенями и постепенно проваливался во мрак. Через мгновение улыбка расширилась, обнажая бездонный провал, увенчанный стальными иглами клыков. Вместо нарисованных глаз вдруг распахнулись веки, и миру открылся мертвый взгляд мутных глаз человека-мешка.
Существо дёрнулось раз, другой, третий, старенькая рубашка затрещала, но не порвалась. Тогда пугало ударило пяткой в основание креста. Одного удара хватило, чтобы дерево не выдержало и сломалось. Упав на землю, пугало закопошилось в попытках встать. Первые минуты его движения были хаотичны, словно у младенца, но пугало быстро училось. Не прошло и четверти часа, как оно сумело встать на ноги.
Несколько неуверенных шагов закончились падением, но разве это могло остановить того, кто желал во что бы то ни стало достичь своей цели? Разумеется, нет. Пугало вновь утвердилось на ногах и пошло. На этот раз оно прошло добрую дюжину шагов, перед тем как вновь растянуться на свежевспаханной земле. Минут пять пугало лежало неподвижно, а потом засмеялось. Тихий, пробирающий до костей смех раздался по полю. Смех пугала достиг одинокого дерева на меже, разбудил дремлющих на ветвях ворон, давно уже не обращавших внимание на стража в поле, и заставил их разом взмыть в небо, напугав настолько, что птицы не издали ни звука. Вороны лишь заполошно захлопали крыльями, спеша убраться подальше, молясь своим вороньим богам.
Поднявшись на ноги, пугало избавилось от остатков креста, мешающего двигаться, и осмотрелось. Пасть, полная игольчатых зубов, загнутых на манер мясницких крюков, медленно растянулась в улыбке при виде улепетывающей стаи ненавистных птиц. Голова повернулась и пугало забыло о воронах. Его глаза сузились в прищуре — оно увидело свою цель. Пугало смотрело на дом той, что обрекла его на вечные унижения, заставив болтаться на кресте посреди поля. Той, которая прогнала его единственного собеседника. Той, кого оно ненавидело всей свой чужой этому миру душой.
Всё более и более уверенными шагами пугало шло по полю. С каждым шагом оно становилось сильнее, а сама поступь была всё тверже, и вскоре движения приобрели плавность хищного зверя.
Подойдя к дому, пугало остановилось. Чего-то не хватало. А месть манила, звала… Пугало видело и чувствовало человека на втором этаже старенького дома с покатой черепичной крышей, но убить… Вот так зайти и убить — этого хотелось, но не совсем понятно, как… Не руками. Не зубами. Не… И тут пугало увидело старенький затупленный серп.
![Это не те мобы! [АТ]](/storage/book-covers/a2/a29bb5f301cdf4a7c1e46e6550b0bd5ff342e98d.jpg)
