Весна пришла в этот год удивительно рано. Февраль не лютовал, не бушевал метелями, а как-то совсем тихо сдался на милость весны. Сошел снег, и тут же зазеленела трава. Солнце ослепительно сияло, щедро освещая землю. Радость чувствовалась во всем: в лицах прохожих, в весеннем звенящем воздухе. На деревьях уже лопались почки, и совсем еще крохотные листья стремились скорее вырваться на свободу, на встречу с солнцем. Дышалось удивительно легко.
Обычно после работы я спешу к семье, к своим сыновьям, сажусь в троллейбус и еду из микрорайона через весь город. Отдыхаю, сидя у окна, пятнадцать минут.
А сегодня иду пешком. До сих пор в голове шум от споров: я — прораб на стройке — не приняла оконные рамы, отправила несколько машин обратно на комбинат. Шла и думала, когда еще привезут новые рамы и будут ли они лучше тех, которые я завернула сегодня? А сроки поджимают. Обычные заботы строителя.
Город принарядился, заполыхал красными знаменами, транспарантами. На Ленинском проспекте висели цветные лампочки, сплетенные в гирлянды. Вечером, когда над городом опустятся сумерки, гирлянды вспыхнут, засверкают веселыми цветами, растревожат душу воспоминаниями.
Вдруг я услышала:
— Таня! Ты?
Передо мной стоял солидный мужчина, плотный, крепкий, и улыбался, точно давнишней знакомой.
Меня уже давно не зовут Таней, стало быть, это не ко мне. Я хотела пройти мимо, но не тут-то было: мужчина загородил дорогу.
— Не узнаешь?
Смотрю на него, вглядываюсь, стараясь уловить знакомые черты. И вдруг память возвращает из своих тайников лицо мальчишки.
— Сла-авка! Как же я сразу не узнала?
Меня охватывает радость. Столько лет не виделись! После войны он жил в другом городе.
— Какой ты стал!
— Думаешь, ты не изменилась?
Оба смеемся, взволнованные встречей.
— Надолго приехал?
— Навсегда. Родители позвали, старенькие они. А тебя уже собирался через адресное бюро разыскивать. И вот встретил.
Мы медленно идем по проспекту.
— Чем занимаешься? — спрашиваю я.
— Преподаю немецкий в пединституте, — говорит Славка, теперь Вячеслав Мстиславович.
— Немецкий… — повторяю машинально.
На площади Победы мы останавливаемся.
— Помнишь, где подбили наш танк, который первым ворвался в город? — спрашивает Вячеслав Мстиславович и смотрит на меня пристально, словно для него очень важно, помню ли я это.
Показываю на стоянку такси. Теперь здесь выстроились одна за одной новенькие «Волги», ждут пассажиров. Из гастронома выходят парень с девушкой. Садятся в машину, едут. Смотрю им вслед. Они родились после войны.
Вячеслав тоже провожает их взглядом.
Некоторое время молчим. Идем по улице в сторону Свислочи. Зеленеют липы. Подъезжает машина, шофер кладет под дерево толстый шланг и включает мотор. Из шланга льется вода. Помню, как сажали эти липы. Я тоже сажала их после войны. В каменные ямы насыпали землю. Землю привозили из пригорода. В центре города земля была перемешана с битым стеклом, кирпичом и булыжником, расти на ней могла разве что крапива.
Хилые деревца выросли. Но их нужно было поливать, иначе они задохнулись бы.
Я люблю свой город. Радуюсь каждому новому дому, каждой улице. Я видела его разрушенным, изуродованным. Любят ли те, кто родился после войны, наш город так, как люблю его я? Не знаю. Иногда думаю об этом, глядя на своих сыновей. Младшему — восемнадцать. Как раз столько, сколько было моему старшему брату в сорок четвертом… Мне он тогда казался совсем взрослым.
Когда вижу, как жених с невестой несут цветы к памятнику Победы, к Вечному огню, мне кажется, молодежь помнит все, все понимает.
Вдоль тротуара, по обе стороны улицы, — портреты героев. Улица Героев, аллея Героев в городе-герое. Смотрю на портреты, вглядываюсь в лица — их знает каждый минчанин. А сколько было безымянных героев! Сколько…
— Завтра едем в Веркалы, на могилу Толи. Поедешь?
Завтра 9 Мая. День Победы. У меня были другие планы, но я, не задумываясь, соглашаюсь.
— Поеду.
— А сейчас зайдем к нам. — На мой вопросительный взгляд он добавляет: — Столько лет прошло!
И правда. Сколько лет прошло! Отстроился город, выросли дети, не видевшие войны. Осыпались, позарастали травой окопы — военные раны земли. И раны на теле человека давно зарубцевались, однако болят, ой, как болят по ночам! Моя мама не может смотреть фильмы о войне. Плачет. И когда услышит песню:
… Лежит в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой… —
тоже плачет. Плачет по своему Витьке.
— Зайдем! — снова повторяет Вячеслав.
Дом из четырех комнат. Сад. У ворот гараж. В этом доме я у них впервые. Раньше они жили в другом месте.
В гостиной высоко на стене по обе стороны окна — портреты Лени и Толи. Увидела портреты, и у меня сжалось сердце. Леню я только раза два видела до войны. Летчик. Погиб под Сталинградом. Портрет Толи увеличен. Маленькая фотокарточка, с которой он сделан, сохранилась у нас до сих пор. Толя подарил ее Вите перед войной.
— О, невесточка моя пришла! — сказала Евдокия Емельяновна, мама Вячеслава. И заплакала…
Всякий раз в первые годы после войны я заходила к Полозовым, Евдокия Емельяновна встречала меня этими словами. И всегда плакала. Я терялась, не зная, как утешить ее. Слов, которые могли бы приглушить ее боль, у меня не находилось. Нет их, таких слов.
