Лето 1939 года. Мне четырнадцать лет. Я только что окончил первый класс Первой государственной гимназии во Львове. До Первой мировой войны город принадлежал Австро-Венгерской империи. Теперь, после окончания войны, с 1919 — 1920-го года он принадлежит Польше. Языком моей мамы этот город звучит как Львів. Официальным польским языком — Lwów. В летописях он имеет название — Leopolis. Во всех трех случаях это означает — город Льва. Только немцы дали ему другое имя. По ихнему он был — Lemberg. Значение этого названия мне непонятно.
Считают, что этот город основал в XII столетии король Данило Галицкий для своего старшего сына Льва. Городом, в современном понимании этого слова, Львов стал только потом. Началось всё с окружённого оградой деревянного замка на вершине холма, который высился среди разлогой равнины. В низине жили так называемые смерды. Они обрабатывали землю, разводили скот, свиней, овец. Это были крепостные князя Льва. А воняли (смердели) они навозом.
Конечно, деревянного замка уже давно нет. Его сожгли монголы. Отстроили. Опять сожгли турки. Отстроили из камня. Потом, когда искусство войны усовершенствовалось, его полностью разрушили пушечными ядрами. Только холм с остатками оборонных стен и сегодня высится над городом. Его называют Высоким Замком. Внизу, там, где когда-то жили смерды, раскинулся парк, где в солнечные воскресные дни прогуливаются элегантно одетые граждане. Теперь к Высокому Замку можно доехать четвёртым трамваем, а от остановки до вершины придётся идти пешком. Пан Коваль, мой опекун, любит там прогуливаться. «Это место, ― говорит он, — где создавалась история». Стоя вместе с ним на вершине холма, я вижу весь город и необозримые равнины за ним. Иногда, когда я всматриваюсь на юг, мне кажется, что видно контуры родных гор.
Это мой пятый год во Львове. А родился я в Явóре, карпатском селе, свыше ста километров отсюда. Живу с паном Ковалем в каменном доме, построенном в начале ХХ столетия, на углу улиц Задвирнянской и Ожешковой. Дом принадлежит пани Шебець — вдове протестантского пастора. Я и не слыхал про протестантов, пока не приехал во Львов, знал только про греко-католиков, римо-католиков и евреев.
В тот год июнь выдался особенно щедрым. Парки и скверы пахнут ароматами цветов сирени и акации. Немного раньше чем обычно, расцвели каштаны. Их роскошные белые соцветия свечечками поднимаются вверх между густозелёными листьями. Для меня каштаны такие необычные! Глядя, как они выстроились вдоль нашей улицы, я доволен, что нахожусь во Львове. В горах, откуда я приехал, растут только ели и пихты.
Львов для меня как будто разноцветное полотно. Кто тут только не живёт! Наибольше тут поляков, евреев и украинцев. Каждая их этих общин имеет свою футбольную команду. Состязания между ними обычно яростные, как настоящая война. Живут тут также немцы, армяне, грузины, болгары, сербы и даже греки. Нетрудно догадаться, какой народ живет в которой части города ― про это рассказывают названия улиц, звучащий вокруг говор, одежда граждан, вид церквей и синагог, даже запахи еды. Запахи на узких, извилистых улочках возле Армянской церкви и часовни Боимов, как на меня, слишком экзотичны. От этого сладковатого, как дым ладана на службе в соборе св. Юра, острого запаха у меня аж слюни текли, а в животе бурчало так, словно я уже месяц не кушал. Мои нюхательные рецепторы чувствовали себя спокойнее в польской, еврейской и украинской частях города, где воздух пронизывали более земные запахи чеснока и лука. Прожив четыре года во Львове, я привык к этому городу, хотя иногда он напоминает мне Вавилонскую башню.
Я люблю прогуливаться улицами города. Каждый раз мои глаза улавливают что-то незаурядное. Припоминаю, какое оказал на меня впечатление памятник королю Яну Собесскому. Глядя на эту личность с высоко поднятой булавой, верхом на коне, который казалось вот-вот кинется в бой, я словно переносился в те времена, когда Собесский защитил Вену от турецкого нашествия. На памятнике была надпись, которую я когда-то видел в учебнике по истории: «Veni. Vidi. Vici» ― «Пришел. Увидел. Победил».
Но наиболее меня удивило то, что я увидел, подняв глаза ― выше головы Собесского. Там, на выступе, под крышей углового дома, сидела копия статуи Свободы. Как она попала в город Льва было для меня загадкой. Казалось, что чувствовала себя не в своей тарелке. Ведь в отличие от своей американской сестры, которая гордо стояла с факелом свободы, она сидела, наверно изнурённая длительным путешествием или утомившись держать факел. Иногда во время таких прогулок у меня возникает ощущение, будто я в логове львов. Эти резные львы живут везде ― гордо стоят на просторных площадях, выглядывают с фасадов домов, лазят закоулками. Самые величавые скульптуры этих зверей установлены перед Пороховой башней. Вырезанные из белоснежного мрамора их массивные туловища лениво растянулись вдоль ступенек к башне. Они кажутся удовлетворенными, сонными, но одновременно готовыми моментально дать отпор любой опасности.
