Поцелуй льва - [2]

Мои прогулки часто заканчивались на площади Рынок, в центре города, южнее средневековой стены. Каменные дома, которые окружают площадь, построены несколько столетий назад. В её центре возвышается Ратуша, вход в которую охраняют два огромных льва, что придает величие и так высокому сооружению. На крышу башни ведет узкая лестница. Смотритель Ратуши — знакомый пана Коваля, поэтому разрешил нам подняться на верх. У меня аж дух перехватило, даже забыл счёт ступенькам.

Июньскими вечерами, после работы пан Коваль сидит на веранде, читая газету «Дело».[1] Я присоединяюсь к нему незадолго до ужина. Иногда газета полностью поглощает его внимание, тогда я тихонько сижу, наслаждаясь ароматами сирени и акации, которые долетают в раскрытые окна. Случается, что он пересказывает мне прочитанное, так как хочет, чтобы я знал «что делается в мире». Мир, по его мнению, «становится все более тесными, соответственно, более паскудным». «Наш народ слишком мирный, нам надо научиться постоять за себя». Он тщательно подбирает слова, кратко высказывает свои мысли, однако очень часто то, про что он говорит, для меня слишком заумно.

С недавнего времени пан Коваль читает меньше. Это из-за цензуры. Много колонок в его газете просто не печатают. Однажды первая станица была пустой с единственной надписью ― «ЦЕНЗУРОВАНО».[2] Это не очень беспокоило пана Коваля, потому что, как он говорил: «Не напечатанная страница говорит читателю, что власть пытается что-то спрятать. Однако народ видит, что чинят власть имущие, и новости об этом распространяются из уст в уста среди большего количества людей, чем напечатанные страницы».

Он всё таки был прав. Чуть ли не ежедневно можно было стать свидетелем издевательств над меньшинствами со стороны эндеков ― не очень молодых тупоголовых, которые взяли монополию на польский патриотизм. Они ненавидели каждого, кто был непохожий на них, вели себя так, словно город принадлежал им.

Свою деятельность они начали несколько лет тому назад с надписей на стенах: «Bij Żyda».[3] А этим летом они ворвались в Государственный университет и избили украинских студентов. Среди них был и мой дядя Михаил, младший брат матери. Опасаясь за свою жизнь, он убежал из Польши в Германию.

Впрочем, с начала этого лета эндеки немного забыли про евреев и украинцев, направив свою злость против немцев, или «швабов», как их называл польский простолюдин.

По городу распространялись тревожные слухи. Их можно было услышать везде ― на базаре, в парикмахерской, даже в церкви. Бульварная пресса обсасывает и раздувает их, как может. Вот, например, несколько дней тому в «Dzienniku Wieczornym» опубликовали статью под заголовком «Скоро война! Гитлер готовит нападение на Польшу!». Безоблачное спокойствие июльских вечеров нарушили пронзительные выкрики продавцов газет: «Сенсация! Экстренный выпуск! Скоро война!».

Нашу хозяйку пани Шебець, которая жить не может без вечерних газет, действительно волнуют все эти слухи о войне. Подростком ее захватил водоворот Первой мировой войны. Наверно, это были не самые лучшие времена, потому что вспоминая их, она говорит только одно: «Это было страшно, ужасно, бесконечный ужас― москали убивали, насиловали, грабили».

Я никогда не читаю вечерних газет, так как пан Коваль говорит, что они подходят только разочарованным в жизни панночкам. Но однажды, когда его не было дома, я обратил внимание, что пани Шебець оставила газету на столе веранды и не смог удержать своё любопытство. Там была статья с огромным заголовком про предсказания какой-то Агнешки Пилч, ясновидящей, которая еще десять лет назад предвидела войну.

Она говорила о том, что грядет насилие и ужас, про адские огни в лагерях, ограждённых колючей проволокой, про сожжённые трупы, про кровожадных духов, которые вселились в Гитлера и принуждают его напасть на государство красной пятиконечной звезды.

Склонная к сенсационности и зависимая от неё, пани Шебець получила глубокое впечатление предсказанием Агнешки. Мне все эти слухи и пророчества относительно войны казались с одной стороны ужасными, а с другой ― просто смешными. Для меня войны были чем-то абстрактным ― они существовали только в книжках по истории. К тому же, принимая во внимание их обильное количество на страницах учебников, они казались мене вполне нормальным, неизбежным явлением. Без войн, говорил наш учитель, не было бы ни истории, ни движения вперёд. Войны приносили изменения, вместе с ними что-то новое, непонятно другое. Вот это таинственное «что-то» и интриговало меня.

На моё воображение о войне оказало влияние и то, что я слыхал про неё ещё маленьким. Ребёнком, еще перед учёбой в начальной школе в Яворе, я часто слушал воспоминания деда, бабы и матери про то, как они прожили в период Первой мировой. Я не всё понимал из этих разговоров, но видел, какими важными и напряжёнными становились их лица, как они снижали голоса, словно говорили про что-то, не предназначенное для моих ушей, или же неприличное или страшное.

Только при разговоре о Волке, нашем огромном лохматом псе, их лица прояснялись. Эти рассказы мне не только разрешали слушать, но даже понуждали к этому.