Поговорим просто так. Поговорим о вещах необязательных и потому
приятных. Поговорим о забавных свойствах человеческой природы, воплощенной в
наших знакомых. Нет большего наслаждения, как говорить о некоторых странных
привычках наших знакомых. Ведь мы об этом говорим, как бы прислушиваясь к
собственной здоровой нормальности, и в то же время подразумеваем, что и мы
могли бы позволить себе такого рода отклонения, но не
хотим, нам это ни к
чему. А может, все-таки хотим?
Одно из забавных свойств человеческой природы заключается в том, что
каждый человек стремится доигрывать собственный образ, навязанный ему
окружающими людьми. Иной пищит, а доигрывает.
Если, скажем, окружающие захотели увидеть в тебе исполнительного мула,
сколько ни сопротивляйся, ничего не получится. Своим сопротивлением ты,
наоборот, закрепишься в этом звании. Вместо простого исполнительного мула ты
превратишься в упорствующего или даже озлобленного мула.
Правда, в отдельных случаях человеку удается навязать окружающим свой
желательный образ. Чаще всего это удается людям много,
но систематически
пьющим.
Какой, говорят, хороший был бы человек, если б не пил. Про одного моего
знакомого так и говорят: мол, талантливый инженер человеческих душ, губит вином свой талант. Попробуй вслух сказать, что он, во-первых, не инженер, а
техник человеческих душ, а во-вторых, кто видел его талант? Не скажешь,
потому что неблагородно получается. Человек и так пьет, а ты еще осложняешь
ему жизнь всякими кляузами. Если пьющему не можешь помочь, то, по крайней мере, не мешай ему.
Но все-таки человек доигрывает тот образ, который навязан ему окружающими людьми. Вот пример.
Однажды, когда я учился в школе, мы всем классом работали на одном
приморском пустыре, стараясь превратить его в место для культурного отдыха.
Как это ни странно, в самом деле превратили.
Мы засадили пустырь эвкалиптовыми саженцами передовым для того времени
методом гнездовой посадки. Правда, когда саженцев оставалось мало, а на
пустыре было еще достаточно свободного места, мы стали сажать по одному
саженцу в ямку, таким образом давая возможность новому, прогрессивному
методу и старому проявить себя в свободном соревновании.
Через несколько лет на пустыре выросла прекрасная эвкалиптовая роща, и
уже никак невозможно было различить, где гнездовые посадки, а где одиночные.
Тогда говорили, что одиночные саженцы в непосредственной близости от
гнездовых, завидуя им Хорошей Завистью, подтягиваются и растут не отставая.
Так или иначе, сейчас, приезжая в родной город, я иногда в жару отдыхаю
под нашими, теперь огромными, деревьями и чувствую себя Взволнованным
Патриархом. Вообще эвкалипт очень быстро растет, и каждый, кто хочет
чувствовать себя Взволнованным Патриархом, может посадить эвкалипт и
дождаться его высокой, позвякивающей, как елочные игрушки, кроны.
Но дело не в этом. Дело в том, что в тот давний день, когда мы возделывали пустырь, один из ребят обратил внимание остальных на то, как я
держу носилки, на которых мы перетаскивали землю. Военрук, присматривавший
за нами, тоже обратил внимание на то, как я держу носилки. Все обратили
внимание на то, как я держу носилки. Надо было найти повод для веселья, и
повод был найден. Оказалось, что я держу носилки как Отъявленный Лентяй.
Это был первый кристалл, выпавший из раствора, и дальше уже шел
деловитый процесс кристаллизации, которому я теперь сам помогал, чтобы
окончательно докристаллизоваться в заданном направлении.
Теперь все работало на образ. Если я на контрольной по математике
сидел, никому не мешая, спокойно дожидаясь, покамест мой товарищ решит
задачу, то все приписывали этой моей лени, а не тупости. Естественно, я не
пытался в этом кого-нибудь разуверить. Когда же я по русскому письменному
писал прямо из головы, не пользуясь учебниками и шпаргалками, это тем более
служило доказательством моей неисправимой лени.
Чтобы оставаться в образе, я перестал исполнять обязанности дежурного.
К этому привыкли настолько, что, когда кто-нибудь из учеников забывал
выполнять обязанности дежурного, учителя под одобрительный шум класса
заставляли меня стирать с доски или тащить в класс физические приборы.
Впрочем, приборов тогда не было, но кое-что тащить приходилось.
Развитие образа привело к тому, что я вынужден был перестать делать
домашние уроки. При этом, чтобы сохранить остроту положения, я должен был достаточно хорошо учиться.
По этой причине я каждый день, как только начиналось объяснение
материала по гуманитарным предметам, ложился на парту и делал вид, что
дремлю. Если учителя возмущались моей позой, я говорил, что заболел, но не хочу пропускать занятий, чтобы не отстать. Лежа на парте, я внимательно
слушал голос учителя, не отвлекаясь на обычные шалости, и старался запомнить
все, что он говорит. После объяснения нового материала, если оставалось
время, я вызывался отвечать в счет будущего урока.
Учителей это радовало, потому что льстило их педагогическому самолюбию.
Получалось, что они так хорошо и доходчиво доносят свой предмет, что
