Еще не рассвело, а Удупа уже стоял во дворе, сжимая в руке котомку из оленьей шкуры.
— Зайду по пути к твоим родителям, — сказал он.
Я протер глаза. Дома я бы еще сладко спал в мамином сари. Потом она разбудила бы меня, умыла бы и дала кофе. Удупа сделал несколько шагов, остановился и позвал дочь. Пряча лицо, Ямуна выглянула из-за двери. Свободный конец ее красного сари был натянут поверх бритой головы.
— Ну, вот, ухожу, — сказал Удупа. — Вернусь через три месяца, а, может, и позже. Как только в Гокарне закончится Яга[1], отправлюсь в наш фамильный храм. Следи за мальчишками. Главное, смотри, чтобы они у тебя не купались.
Я побаивался Удупы, он редко улыбался, никогда не говорил с нами по душам. Удупа очень благочестивый, рассказывал отец, — ведь он преподает веды. Глядя, как уменьшается вдалеке его фигура, я заплакал, что хочу домой. На двор как раз вышли Састри и Ганеш и принялись гоготать и корчить рожи. Ямуна вытерла мне слезы и сказала, что нужно умыться. Я успокоился и пошел к колодцу за мальчишками. Они бросили ведро в воду.
— А знаешь, Састри, что говорят о Посвящении? — спросил Ганеш. — Накануне ночью приходит демон и засовывает тебе лягушку между ног — прямо туда. Представляешь, этот молокосос поверил. Всю ночь ревел.
Он вытащил ведро и засмеялся. Я убежал на кухню.
Ямуна размешивала пахту.
— Не плачь, — сказала она. — Дай я сама тебя умою.
На ней было ее простое красное сари, а лоб натерт сандаловым пеплом.
Муж Ямуны умер вскоре после свадьбы. Ганеш сказал — от укуса кобры. Ямуна осталась с матерью, а после ее смерти переехала к отцу. Когда она умыла меня, я отправился во двор к Джоис за цветами чампака для утреннего подношения, взял длинную палку и стал подпрыгивать, пытаясь достать до цветов; тут меня заметила Годаварамма, сестра Джоис, и вызвалась помочь.
— Что-то Ямуна давно не была в храме, — сказала Годаварамма, глядя мне в глаза. — Я слышала, она хворает. Она что, не встает с постели?
— На днях слегла. Сказала, ее тошнит, и пила лекарство, — ответил я.
— Неужели? — засмеялась Годаварамма.
Она вошла в дом и крикнула брату:
— Ты слышишь? Ямуна принимает лекарство от тошноты. Бедняжка! Но это не малярия. А я думала, у нее малярия — живот-то все растет.
И оба засмеялись.
Дерево пипал росло в конце дороги. К стволу были прислонены плоские камни и на них высечены кобры с раздутыми клобуками. Я обошел дерево три раза, не десять, как полагается. Потом поклонился священному нагу и подобрал упавшие с дерева сухие ветки. Во время утренней молитвы я окуну их в масло и предам огню.
Упадхуа, наш новый учитель, был недоволен. «Будешь у меня знать, как правильно поются мантры», — кряхтел он, выкручивая мне уши. Из-за опоздания он заставил меня пропеть текст еще раз. Састри хитро подмигнул Ганешу. С Удупой было легче — он никогда не наказывал.
Наконец утренняя молитва перед огнем завершилась, на землю постелили банановые листья, и мы бросились рассаживаться к завтраку.
Ямуна подала рис, политый сверху ложкой кокосового масла и еще положила маринованный манго. Мы шумно зачавкали.
Когда мы оказались одни, Ямуна спросила:
— Почему ты так опоздал, Нани? Ты же знал, что Упадхуа будет ругаться.
Я рассказал ей о том, что произошло возле дома Годавараммы.
— Если тебя еще кто спросит, говори, у меня малярия.
Она зарылась лицом в сари и заплакала.
В ту ночь Састри, Ганеш и я легли на веранде, а Ямуна — в доме. Мне сделалось страшно — ведь теперь рядом в темноте не было Удупы. Я сказал, что хочу в дом, к Ямуне, но Састри стал дразнить меня девчонкой. Я не мог заснуть и все время думал о маме. Састри лежал рядом. Вдруг он придвинулся ближе, его рука скользнула мне в дхоти[2], потом в набедренную повязку и между ног. Он стал гладить меня там и засопел у меня над ухом. Я испугался, оттолкнул его, вскочил. Он попытался уложить меня, успокоить, но я убежал к Ямуне. Я не смел рассказать ей о случившемся. Я просто сказал, что мне стало страшно, и она обняла меня и накрыла своим сари, как мама.
Прошло немного времени, и мне показалось, будто вокруг дома кто-то бродит. Я прижался к Ямуне, по спине у меня пробежал мороз; только демон мог вот так кружить вокруг дома, неслышно пятясь в кромешной тьме. Потом два раза хлопнула задняя дверь. Неужели там он, чьи стопы повернуты назад? В сахарном тростнике завыл шакал. Зашуршали листья манго. Осторожно разомкнув мои руки, Ямуна встала. Я тоже вскочил. «Спи, — шепнула она. — Если там демон, я брошу в окно метлу. Это их отпугивает». Я зажмурился, закрыл лицо руками, принялся повторять про себя имена богов и услышал, как Ямуна смело приказывает демону исчезнуть.
На следующее утро мне было страшно идти одному за цветами чампака и я неохотно согласился, чтобы Састри пошел со мной. По дороге он не дразнил меня, как обычно, спросил только, что демон ответил Ямуне. Это очень важно, сказал он, и, если демон ответил ей то, что он, Састри, как раз думает, мы все отправимся по домам.
— Ты ведь хочешь домой? — спросил он, ковыряя на лице прыщи и глядя на меня своими косящими глазами.
Ганеш называл его премудрым Шукрой[3] — Шукра тоже косил и к тому же был гуру демонов. Но я молчал — Ямуна просила не выдавать тайну.
