Ямуна лежала навзничь на подстилке. Она была голая, только низ живота прикрывало полотенце, а сам живот был намазан коровьим навозом, и на нем стоял зажженный глиняный светильник. Я растерялся. Парбу накрыл ей живот круглым горшком и сказал:
— Ну, а теперь не мешайте. Пусть отсасывает.
Мне стало не по себе — Ямуна лежала, как мертвая, вытянув руки вдоль тела и закрыв глаза. Я подошел, прикрыл ей грудь своей накидкой и, глотая слезы от страха перед темным человеком и школьным учителем, прошептал:
— Ямуна, вставай. Я хочу домой, я хочу спать.
Но меня подняли и вынесли на двор. Это был школьный учитель. Я не смел сопротивляться. Из хижины вышел Парбу и сказал школьному учителю:
— Ну вот, теперь можешь идти.
Учитель пробормотал что-то в ответ, достал из кармана рубашки деньги и сунул ему в руку. Кажется, он сказал, что уезжает домой, завтра сядет на поезд, а ночь проведет у нас в городе. Как только он произнес название моего города, я завопил, чтобы он взял меня с собой. Но он велел мне заткнуться, заторопился прочь, и я лишь увидел, как полыхает в темноте его фонарь.
Это было, как в кошмарном сне. Когда я заснул, не помню. Проснувшись, я увидел свет чистого солнечного утра. Где я? Как я сюда попал? Я только помнил, как родители сажают меня рано утром в повозку, запряженную волами, и я еду к Удупе учиться у него языку вед. Но зачем я пришел в этот дом? Здесь было мерзко: во дворе курица копошилась в грязи и кисло пахло пальмовым вином. И там, где она копошилась, кого-то вырвало. Уж не меня ли? По двору носился мальчишка — моих лет, коротко остриженный, в грязных штанишках и рубашонке. И вот он стягивает штаны и начинает, насвистывая, вырисовывать кривой струйкой картинки, а потом носится за курицей. Она мечется от него по двору, но он все равно хватает ее и вниз головой тащит матери; та уже зовет его. Я зачарованно смотрел, как он ловит птицу. Она так жалобно попискивала, потом смолкла на время и вдруг закричала — протяжно, пронзительно, а потом еще раз — коротко и резко. Я содрогнулся.
На двор, спотыкаясь и держась за стену, вышла Ямуна. Она была очень бледная и как будто уменьшилась. Увидев меня, она заплакала. Я подошел и обнял ее.
— Можешь здесь передохнуть, — сказал Парбу, но она даже не взглянула на него.
Она шла неверными шагами, держась за мою руку. Я был рад отправиться домой. Когда хижина Парбу скрылась из вида, я вдруг заметил пятна крови на выцветшем сари Ямуны и вскрикнул:
— Ямуна, у тебя кровь!
За ней тоже тянулась полоска кровавых капель. Она упала на землю. Я присел рядом. Может, надо сбегать за водой, подумал я? Вскоре она открыла глаза, но ничего не сказала.
Тут я увидел Састри, сына помещика и еще нескольких деревенских парней браминов. Они шли к нам. Я толкнул Ямуну:
— Вставай. Они идут. Пошли!
Она не отвечала.
Я снова нетерпеливо толкнул ее:
— Пошли, Ямуна. Я отведу тебя к маме. Она поможет тебе!
— У меня нет сил. Ты иди с ними.
— Ты что, не понимаешь? Они пришли за тобой, Ямуна. Ну, вставай, пожалуйста, вставай.
Я заплакал.
— Это ничего, малыш. Пускай…
Она гладила меня по щеке и все бормотала: «Пусть идут». Они подошли ближе. Не поднимая головы, Ямуна сказала:
— Не плачь, сынок. Они отвезут тебя домой, к родителям.
Нас окружили. Я вцепился в Ямуну. Она провела рукой у меня по спине. Потом Састри оттащил меня в сторону. Я брыкался и орал: «Ямуна! Ямуна!» Но она подняла глаза к небу и смотрела в никуда.
