Я не люблю детей.
Я полагаю, что это самое ужасное признание, которое только может сделать школьный учитель, но нет ничего в привычном течении дел, что указывало бы на то, что вы должны любить элементы вашей работы, чтобы делать её хорошо. И все эти дети для меня — всего лишь компоненты моей работы. Моя профессия — учитель, и работа в школе — это моя жизнь, и, хотя я знаю, принято считать, что любовь к людям помогает в работе, особенно если эта работа связана с управлением людьми, но построенная из сделанных с любовью кирпичей стена не становится крепче, любовь не избавляет сад от сорняков и не помогает клеящему карандашу сильнее скреплять листы. Дети для меня — это просто набор обрабатываемых мною в процессе зарабатывания на жизнь элементов, и люблю я их или нет, не имеет никакого значения. Я ненавижу детей за пределами школы. Я избегаю их, а они меня. Не думаю, что работа в школе, да и в любых других областях, связанных с живыми людьми, требует проявления к ним каких-то чувств, подобно тому как инструменты плотника не вправе ожидать от него эмоций после того, как он уходит с работы.
Мягкое обращение с детьми и всякие поблажки — ну, я полагаю, у тех, кто практикует подобное, есть для этого соответствующие оправдания, и они считают, что эти методы работают, но, насколько я могу судить, все они служат той же самой цели — заполнить детские умы тем, чему они должны научиться, — это своего рода мягкая повязка, наложенная на рану, поскольку процесс обучения детей есть ни что иное, как насильственная лепка объекта заданной формы из сырого интеллектуального материала. Само общество представляет собой огромное искусственное образование, и задача любого учителя состоит в том, чтобы деформировать ребенка под диктуемый обществом шаблон. Предоставленный сам себе, ребёнок был бы счастливым дикарём на те несколько коротких лет, что ему удастся выжить — а я была бы без работы. В любом случае, я твердо уверена, что каждый ребенок, с которым я занимаюсь, получает твердую власть над собой и становится в итоге полезным членом общества. Если я делаю это прямо и неприкрыто, это мое дело. Оставим рюшечки и кружевные окантовки другим. После того как ребёнок проходит через мои руки, он знает всё, что должен знать для его возраста, и знает это хорошо, а от отсутствия взаимной любви ни одна из сторон ничего не теряет. И если ребёнок плачет, когда обнаруживает, что попал в мой класс, то плачет он недолго. Слезы в моём классе не допускаются.
* * *
Я вновь перечитываю эти строки. Я привыкла учить. Я привыкла давать ответы на любые вопросы. Я усиленно пытаюсь понять, в чём я не права. Потому что это пятый день.
Хорошо, пусть неизбежное случится… Но откуда мне было знать? Человек — то, что он есть. Он поступает так, как он поступает, потому что он поступает именно так. В сложившихся обстоятельствах рассуждать об этом бесполезно, поскольку я всё равно не могу ничего изменить. Неужели всё это время в моей философии был какой-то изъян? Существовали важные моменты, которые мне следовало принимать во внимание?
Что ж, время пришло, и уже сегодня, всего через несколько часов, мне предстоит об этом узнать, так что я просто пишу эти строки, позволяя секундам превращаться в слова, а минутам в абзацы. Скоро будут расставлены все точки над «и».
* * *
В понедельник я пребывала в несколько худшем настроении, чем обычно, потому что я только что вернулась с очередной совершенно бесполезной встречи с майором Джуниусом. Я считала, что, поскольку он является командиром Базы, он не должен беспокоить себя подобными мелочами, даже если поступали жалобы от родителей.
— Воображение, — сказал он, постукивая кончиками пальцев друг о друга, — это бесценное качество. Это, я бы сказал, одно из высших благословений, дарованных человечеству. Не в чистом виде благословение, конечно, поскольку воображение несёт в себе также и необоснованные беспокойства и страхи, но я считаю, что его значение для детей не должно быть сведено к минимуму.
— Я не свожу его к минимуму, — отрезала я. — Я его игнорирую. Когда вы наняли меня, чтобы я работала на Агрэйве, и оплатили космический перелёт, чтобы доставить меня сюда, Вы знали моё мнение по этому поводу. Я не без репутации.
— Верно, верно. — Он снова постукал пальцами. — Но вы лишаете детей их неотъемлемых прав, отказывая им в таких безобидных полетах фантазии, как их сказки и художественная литература.
— Время для подобной ерунды будет позже, — сказала я. — Но пока ими занимаюсь я, они будут учиться читать, писать, и учить математику, в соответствующем их возрасту объёме, но моими методами и по моим материалам, или я увольняюсь.
Он пыхтел, готовый лопнуть от гнева, явно ненавидел меня и всерьёз обдумывал идею принятия моей отставки, но не решился оставить 130 детей всего с тремя учителями в четырёх месяцах пути от Земли. Когда я поняла, что, как обычно, он не будет предпринимать никаких решительных действий, я встала и ушла.
Я вернулась к моим ненавистным служебным обязанностям. Дети должны были прибыть с минуты на минуту, высыпавшись хихикающими кучками из гелитрансов, которые доставляют их от жилищ на Базе. Их индивидуальные гелитропы приземлятся в школьном дворе, и после освобождения от застёжек и укладки гелитропов в стойках, они разбегутся по всем направлениям, и я должна буду по крайней мере делать вид, что присматриваю за ними, хотя можно ли объяснить детям, как правильно тратить своё время?
