Подражание Гомеру

ЭПИГРАФЫ

  " Боги жестокие, неблагодарные!..

Вы Ахиллесу грабителю быть благосклонны решились,

Мужу, который из мыслей изгнал справедливость, из сердца

Всякую жалость отверг и, как лев, о свирепствах лишь мыслит. "

( Гомер "Илиада" )

  " Не плачь, мати, не журися!

Бо вже твiй сын оженився,

Та взяв жiнку паняночку,

В чистом полi земляночку. "

( Гоголь "Страшная месть" )

  " Первый идол безглазый из заморского камня

Второй местный древесный с лицом зверя

Какому из них ты скормишь меня

о моя возлюбленная империя? "

( Rasha on Mars  "Твиты" )

НА ТРАВЕ

Трава. Трава, на которой лежу. Трава, на которой лежу, пахнет пылью. Трава, на которой лежу, пахнет пылью, солярой и еще чем-то. Может быть, моей кровью.

Боли не чувствую. Не могу пошевелиться — тело не слышит окриков души. Не реагирует, не двигается. Вот оно, и в нем, должно быть, море боли, но я как будто не в нем. Как будто на микрон сдвинулся, не совпадаю.

Все что ли? Похоже, так. Ё… Значит, не узнаю, что со мной дальше будет. Потому что не будет меня. Не сбудутся мечты. Да и слава, в общем-то, богу. Ведь все, о чем мечтаю и чего хочу на самом деле, общественно порицаемо и уголовно наказуемо. Ничего хорошего все равно бы не вышло. Из этой жизни. Из вот этой, которая моя, которая вот сейчас исчезнет.

Смешно. А как по-другому? Разве можно принимать всерьез всю эту вашу херню, которая вокруг? В нее можно только играть. Теперь игра окончена и — проиграна. Но вопрос ведь не в том, выиграешь или проиграешь. Проиграешь, конечно. Вопрос в том, как именно. Я старался. Показал хороший бой. Играл на гитаре, играл Гамлета, играл в карты, играл в войну. И вот теперь лежу. Считайте мою позу очень низким поклоном. Всем вам, дорогие зрители.

Упасть бы иначе, навзничь, тогда лежал бы сейчас на спине, как князь Андрей, и видел бы небо. Но взрыв толкнул меня вперед, лицом вниз, и вместо неба Аустерлица застит глаза пыльная донецкая трава.

ТРЕФ И СТРОГИЙ

Треф и Строгий вошли без доклада, да еще и закуривая на ходу едкие неэлектронные сигареты. Командарм Фреза поморщился, его бесили неуставные манеры старослужащих. Он почти истребил в рядах ополчения все эти вольности, к которым привыкли бойцы в первые, самые страшные и куражные месяцы войны, когда полевые командиры никому не подчинялись и воевали друг с другом не меньше, чем с врагом. Но у нескольких самых известных и авторитетных героев, вроде Трефа и Строгого, сохранились кое-какие привилегии. Например, вот так вваливаться к начальнику. И говорить ему «ты». Фреза терпел, терпеливо, помалу, чтобы не пережать, чтобы до бунта не дошло, наращивал дистанцию между ними и собой. Знал, что к новому году у него все будут, как все.

Он и сам был из таких, первозванных и легендарных, но мыслил как-то несвободно, прямоугольно. И если человек не вписывался в общий ряд, без колебаний выламывал из него все выдающееся, теряя порой самое полезное в нем, лишь бы не выделялся и не нарушал строевого однообразия. Поэтому в центре выбрали его и поставили над всеми, когда-то равными, командирами. Он сделал из веселого партизанского сброда угрюмую неодолимую армию. Он одерживал на всех фронтах скучные неоспоримые победы. Его битвам не хватало зрелищности. Его не любили солдаты. Его не боялись враги. Но его солдаты побеждали его врагов.

— Чего надо? — спросил Фреза и посмотрел на степь. Ночью из степи прилетела ракета и взорвалась этажом ниже. Внешняя стена кабинета обвалилась, и открылся прекрасный вид: станицы, ставки, притаившиеся возле станции стаи танков. Справа чернел большой терриконовый хребет, слева медленно протекал неглубокий восточный ветер, на котором вольно разлегся одинокий сапсан.

— Ты знаешь чего, — ответил Треф. Фреза заметил, что наград у Трефа со вчерашнего дня прибавилось: какая-то грязно-желтая медаль высовывалась из-под загадочной восьмиконечной звезды где-то на животе. Грудь давно уже была плотно завешана всякими самодельными крестами, медалями, звездами, которые Треф мастерил из всего, что блестит, — из консервных банок, старых монет, медной проволоки. Сам разрабатывал дизайн и придумывал названия и статуты. Какие получше получались, теми себя награждал. Остальные вручал за заслуги и отличия кому хотел. Он резонно полагал, что от начальства на такой войне орденов не дождешься и нужно как-то самому устраиваться.

— Пива нет, — сказал Фреза.

— Все шутишь, все подъё…ваешь, — просипел Строгий, приближаясь к Фрезе. — Не, давай без шуток уже.

— Ну давай. — Фреза перевел на Строгого быстрый нокаутирующий взгляд. Строгий отшатнулся.

— Ты вот чего… командарм, ты это… надо Минуса выручать. — Его речь перешла в другую тональность.

МИНУС

Минус был самый отмороженный, самый недисциплинированный из вожаков ополчения. Патологически беззаботный и бестолковый, он то совершал настоящие подвиги, то вдруг проявлял откровенную трусость, давая слабину в самый неподходящий момент. Бойцов его небольшого шумного отряда иногда было невозможно загнать в обычный, неважный, не очень смертельный бой даже под страхом расстрела. А уже через несколько часов они вдруг без приказа срывались с места и впрягались в какое-нибудь лихое и с виду безнадежное дело.